– Бросим пение, – молвила Берта, – оно меня чересчур волнует; лучше сядемте у окна и будем заниматься до вечера рукоделием.

– О милая Берта, сестра души моей! Я совсем не умею держать в пальцах иголку, – я привыкла себе на погибель пользоваться руками для иных дел!

– Но чем же вы тогда весь день занимались?

– О! Меня нёс по течению мощный поток любви, превращающий дни в мгновения, месяцы – в дни, а годы – в месяцы. И ежели бы это длилось вечно, я проглотила бы, как сочную ягоду, даже самую вечность, ибо в любви всё свежо и благоуханно, всё полно сладости и бесконечного очарования…

Тут приятельница Берты, опустив свои прекрасные глаза, задумалась, и уныние отобразилось на её лице, словно у женщины, покинутой своим возлюбленным: она грустит по неверному и готова простить ему все измены, лишь бы сердце его пожелало вернуться к той, что была ещё недавно предметом его обожания.

– Скажите, кузина, а в браке может возникнуть любовь?

– О нет, – отвечала Сильвия, – ведь в браке всё подчиняется долгу, тогда как в любви всё делается по свободной прихоти сердца, что как раз и придаёт особую сладость ласкам, этим благоуханным цветам любви.

– Кузина, оставим такой разговор, он приводит меня в смятение ещё больше, чем музыка.

И, поспешно позвав слугу, Берта велела ему привести сына. Мальчик вошёл, и Сильвия, увидя его, воскликнула:

– Ах, какая прелесть! Настоящий амур!

И она нежно поцеловала ребёнка в лоб.

– Иди ко мне, моё милое дитя, – сказала мать, когда мальчик, подбежав, забрался к ней на колени. – Иди ко мне, моя радость, блаженство моё, единственное моё счастье, чистая жемчужинка, бесценное моё сокровище, венец моей жизни, зорька утренняя и вечерняя, моё сердечко, единственная страсть души моей! Дай мне твои пальчики – я их скушаю; дай мне ушки твои – я хочу легонько их укусить; дай головку твою – я поцелую твои волосики. Будь счастлив, мой цветик родненький, коли хочешь, чтоб я была счастлива!

– О кузина, – молвила Сильвия, – вы говорите с ним на языке любви.

– Разве любовь – дитя?

– Да, кузина, древние всегда изображали любовь в образе прекрасного ребёнка.

В подобных разговорах, в которых уже зрела любовь, и в играх с ребёнком прелестные кузины провели время до ужина.

– А вы не хотели бы иметь ещё ребёнка? – шепнул Жеан кузине в подходящую минуту на ушко, слегка коснувшись его горячими своими губами.

– О Сильвия, конечно, хотела бы! Я согласилась бы сто лет мучиться в аду, лишь бы Господь Бог даровал мне эту радость! Но, несмотря на все труды, усилия и старания моего супруга, для меня весьма тягостные, мой стан ничуть не полнеет. Увы! Иметь только одного ребёнка – это ведь почти то же самое, что не иметь ни одного! Чуть послышится в замке крик, я сама не своя от страха, я боюсь и людей, и животных, дрожа за это невинное, дорогое мне существо; меня пугает и бег коней, и взмахи рапиры, и все ратные упражнения, словом, решительно всё! Я совсем не живу для себя, я живу только им одним. И мне даже нравятся все эти заботы, ибо я знаю, что, пока я тревожусь, мой сыночек будет жив и здоров. Я молюсь святым и апостолам только о нём! Но чтобы долго не говорить – а я могла бы говорить о нём до завтра! – скажу просто, что каждое моё дыхание принадлежит не мне, а ему.