– Не знаю, следует ли мне послушаться вас, дорогая кузина, – ответил юноша.

– Но почему же вы сомневаетесь?

– Ах! Потому что лучше делать, чем говорить! – отвечала Сильвия, испустив тяжкий вздох, похожий на басовую ноту органа. – Кроме того, боюсь, что мой лорд слишком щедро одарил меня любовными радостями, и даже крохотной частицы их, которую я вам передам, будет вполне достаточно, чтобы подарить вам дочку, а во мне то, от чего родятся дети, на время ослабеет…

– Скажите по совести, – молвила Берта, – а это не будет грехом?

– Напротив, это будет праздником и здесь, и на небесах; ангелы прольют на нас свои благоухания и будут услаждать нас райской музыкой.

– Расскажите ясней, кузина, – попросила Берта.

– Если вы желаете знать, вот как одарял меня радостями мой прекрасный друг!

С этими словами Жеан, в порыве нахлынувшей страсти, заключил Берту в свои объятия; озарённая светильником, в белоснежных своих покрывалах, она была на этом греховном ложе прекрасней свадебной лилии, раскрывающей свои девственно-белые лепестки.

– Обнимая меня так, как я сейчас обнимаю вас, – продолжал юноша, – он говорил мне голосом более нежным, чем мой: «О Сильвия, ты вечная любовь моя, бесценное моё сокровище, радость дней и ночей моих; ты светлее белого дня, ты милее всего на свете; я люблю тебя больше Бога и готов претерпеть за тебя тысячу смертей. Умоляю тебя, подари мне блаженство!» И он целовал меня, но не так грубо, как целуют мужья, а нежно, как голубь целует свою голубку.

И тут же, чтобы показать, насколько лучше лобзают любовники, юноша прильнул поцелуем к устам Берты, пока не выпил с них весь мёд; он научил её, что своим изящным, розовым, как у кошки, язычком она может многое сказать сердцу, не произнося ни слова; затем, воспламеняясь все более и более от этой игры, Жеан перенёс огонь своих поцелуев с губ на шею, а от шеи к самым прекрасным плодам, которыми женщина когда-либо вскормила своего младенца. И тот, кто не поступил бы точно так же, очутясь на его месте, мог бы по праву считать себя глупцом.

– Ах! – вздохнула Берта, без ведома своего уже охваченная любовью. – Вы правы. Я согласна, так гораздо приятнее… Надо будет рассказать об этом Эмберу.

– В своём ли вы уме, дорогая кузина? Не говорите ничего вашему старому мужу, он всё равно не может сделать свои руки, грубые, будто прачечный валёк, такими мягкими и приятными, как мои, а его седая, колючая борода будет лишь оскорблять своим прикосновением этот источник всех наслаждений, эту розу, где таятся все наши помыслы, наше счастье и благополучие, вся любовь наша и вся судьба. Знаете ли вы, что живой цветок требует, чтобы его лелеяли, а не сокрушали, словно катапультой? Я покажу вам сейчас, как нежно обращался со мною англичанин, которого я любила.