Но разум Керри унесся к другому петуху, тому, что был изображен на гербе Фарнсуорта в его телеграфном офисе: не просто какая-то курица с гребнем, но Галльский петух, символ Франции, а в данном случае той Франции, которую представляли себе Лига Национального Антисемитизма и прочие — без евреев, иммигрантов и всех, кто не был белокожим.

Это имя Фарнсуорта отпечаталось на листе из письменного прибора Мэдисона Гранта — это ему писал письмо Грант. Фарнсуорт, без сомнений, был одним из тех в городе, кого Грант успел отравить своими идеями.

Что, если это, в конце концов, и был Фарнсуорт?

Не убийцей, как она думала в какой-то момент, но тем, кто обеспечил прикрытие. Это же Фарнсуорт дал ей квитанцию от телеграммы Дирга из Уитнела, и это его заявление в полицию, где он писал, что он вместе с Джексоном и другими видел, как Дирг сходил с поезда на следующий день после убийства, и это послужило доказательством, что Дирг не мог быть причастен к преступлению. Конечно, Дирг мог пройти несколько миль вдоль путей до Черных гор или Круглой вершины, сесть там на поезд и появиться при всем народе в Билтморе на следующий день. Но только Фарнсуорт мог подделать телеграмму из Уитнела, которую никогда никто не посылал. А шериф Вольфе, занятый множеством других подозреваемых и сбитый с толку, мог ничего не проверить в других телеграфных отделениях.

Что, если кто-то натравил Дирга напасть на репортера, а потом предоставил ему алиби через Фарнсуорта в виде подделанной телеграммы? И ложного свидетельства.

Чтобы не упасть, Керри ухватилась за гроб отца.

«Тейт», — прошептал тогда отец в состоянии, похожем на панику. Возможно, это было лишь воспоминание о прошлом, а может, в те несколько минут к нему вернулось сознание, инстинктивное понимание, что раздраженный, отчаявшийся сын старого ночного грабителя Тейта тоже мог поддаться своей ярости.

Керри так и стояла, стиснув край гроба, и не хотела смотреть отцу в лицо.

Еще несколько скорбящих кивнули ей, выражая свое соболезнование.

Но только одна пара глаз, издали, встретилась с ее глазами и тут же отвернулась.

Пара глаз, которые говорили, что они боятся разоблачения.

— Нет, — сказала она вслух.

— Что, голубка? — спросила Рема.

— Я не хочу этого знать, — сказала Керри, обращаясь к Диргу в дальнем углу часовни.

Но было слишком поздно. Все соединилось воедино, как будто те картинки в памяти, которые она раньше видела, были отдельными пятнами на целом большом холсте, а сейчас слились в единый рисунок, как у любимого художника мисс Хопсон, Сёра. Бросив на нее последний взгляд, полный боли, Дирг Тейт выбежал из дальнего угла часовни.