– Ужасно! Это ты сказал ужасно! Ужасно ты это сказал! – воскликнула она.

– Почему? – возразил Женя. – Это единственное, по чему собаки судят друг о друге: здоровые они или больные. Судят, по-моему, вполне здраво. Человеку бы так! И к больной собаке здоровая не подойдет, а здоровую обнюхает, да еще не раз.

– Но стихи!

– Что стихи? Стихи-стихи! Стихи все пишут! По стихам точно так же видно: болен поэт или здоров. Если болен, пиши. Если здоров, разгружай вагоны. И вообще, в здравом рассудке писал стихи только Гомер. Наверное, потому что он их пел. И наверняка считал себя композитором, а не поэтом. «Илиада» была всего лишь словами к его песне вечного странника. И вот этот слепец повел за собой тысячи еще больших слепцов, и все они свалились в яму, где делать больше нечего, кроме как писать сонеты и поэмы!

– Чем тебе насолил Гомер? – спросила тогда она. Зачем спросила? Ведь он уже начинал прозревать.

Ей припомнилось, как он бросил недавно, между прочим: пожил, мол, пора и на покой. Странно, что он даже мог подумать такое! Эх, Женя, оставил меня одну! А ведь он наверняка в свой последний вечер обсуждал с Алексеем что-нибудь прекрасное… И Толи не было, он бы не допустил этого, он… Почему же рядом оказался Гурьянов, а не я? О, Господи, прости! Где же я-то была? Ты все пела – это дело!

Настя вспомнила, как однажды Гурьянов плакался: помру, мол, тогда оценят; а Женя ему: поэт, как актер, нужен при жизни. А математик разве не нужен?

Куда свернула эта женщина с белыми розами?..

Когда Настя возвращалась домой, она увидела рыжего Дружка на том же самом месте. Он по-прежнему лежал, положив голову на передние лапы. Как он похож на Дерюгина! Словно Дерюгин пришел на могилу друга… Нет, там ближе.

– Дружок! – остановилась Настя возле него. Протянула собаке печенье.

Пес встал и, потянувшись, подковылял к Насте на трех лапах. Задняя правая лапка болталась на одной только шкуре.

– Бедный ты мой! – ударила Насте в голову жалость. Она представила похороны его хозяина: пес мешает всем, вертится под ногами, его гонят, бросают комьями земли, машут лопатой, невзначай или специально попадают лопатой по лапе. Теперь ему, несчастному, хромать всю жизнь. Трудно ковылять, Дружок? Ждешь, когда вернется хозяин? Жди-жди… Настя скормила ему всю пачку печенья. Пес вернулся на прежнее место. Настя несколько раз оглядывалась, пес глядел ей вслед. Потом был поворот, и Настю вынесло в обычную городскую сутолоку. Гурьянов…

«…О тебе, Настя, много говорил… А потом вдруг, ни с того, ни с сего: а ведь когда я умру, некому будет и вспомнить о том славном времени… Что он имел в виду?..»