– Настя, – узнала она. – Настенька.

– Вы почему сидите здесь на камнях? Простудитесь!

– Не простужусь, Настя. Я давно на них сижу. От камней не простудишься.

– Да почему вы здесь? Почему не дома?

– А это и есть мой дом. Дворец – из мрамора и гранита. Не каждому в конце жизни жить в таком.

– Вам, что… негде жить? Вставайте, пойдем ко мне. Я вот булок купила, чаю попьем.

– Чаю? – оживилась Аглая Владиславовна. – Давно не пила чаю. Помоги-ка мне. Я, Настя, все кока-колу пью, вернее – допиваю, – хихикнула она.

– А я вас давно не видела. Наверное, лет двадцать, – Насте стало вдруг тревожно, будто она очутилась на краю пропасти глубиной в двадцать лет. Она, наклонившись над старой учительницей, смотрела на нее, узнавала и не узнавала ее и чувствовала, как тело ее инстинктивно подается назад, точно и впрямь боится свалиться в разверзшуюся бездну.

– И я тебя давно не видела. Да и других никого… – Аглая Владиславовна, протянув Насте руку, задумалась, вспоминая, кого же она видела в последний раз. – Да и где бы я кого видела? Я тут все сижу, а вы все работаете. Работаешь? Кем?

– Работаю помаленьку, – Настя не стала уточнять, кем.

– Я помню твою защиту. Тогда много о ней говорили.

– А я вот здесь теперь живу. Как мама умерла, сразу и въехали сюда. Еще в восемьдесят втором.

– Славная была женщина. Красивая. Анна… Ивановна? Царствие ей небесное, славная-славная. Таких мало было родителей. Ты смотри, рядом с метро! Ты тут почитай каждый день по два раза ходишь, а я тебя не видела ни разу. Или у тебя машина?

– Продала. Некогда с ней. Да и не люблю я машины.

– Я их тоже не люблю. От них такое амбре.

– Да, сегодня содержать ее – с ума сойти можно.

– Сегодня сойти с ума – значит, остаться при своем уме. Надо же: динозавры вымерли, а вот машины не вымрут!

– Скорее мы вымрем, Аглая Владиславовна.

– В тебе не было этого пессимизма. Что-то случилось?

Насте стало смешно: не виделись двадцать лет, а вопросы задает, будто общаемся каждый день!