– Случилось? Столько всего случилось, что уже все равно, что случилось.

– А я сижу там на граните и все Лермонтова читаю. Вас вспоминаю всех по очереди, а иногда сразу, как на фотографии. Так и общаюсь с вами все время. Лермонтов – он, Настя, мне понятен стал полностью тогда, когда я уж из школы ушла. Ведь вот как странно: совсем молодой человек был, а слова – словно из ларца вечности доставал. Как старик.

Аглая Владиславовна остановилась у двери в подъезд, взяла Настю за руку и прочитала едва слышно: «С тех пор, как вечный судия мне дал всеведенье пророка, в очах людей читаю я страницы злобы и порока».

В этот момент из дверей выскочил Настин сосед Симкин с злым лицом. Он что-то проорал внутрь подъезда, а потом со словами «Сука! Сука! Вот же стерва!» пролетел мимо, не заметив женщин. Опять поссорился с женой, подумала Настя. Аглая Владиславовна переменилась в лице, будто оскорбили ее.

Вот почему она не видит никого – она боится испугаться их, подумала Настя.

– Пойдемте, – сказала она. – Я здесь живу.

– Рядом с этим? – вздрогнула Аглая Владиславовна.

– Нет, – соврала Настя.

– Мне кажется, это Симкин.

– Да, – удивилась Настя, – Симкин. Вы его знаете?

– Увы. Он был прилежный ученик. Что изменило так его?

Настя отнесла этот вопрос к разряду риторических, но учительница задала вопрос опять:

– Как ты думаешь, Настя, что могло изменить его так?

– Я его совсем не знаю, – опять соврала Настя.

Не рассказывать же ей сейчас о прилежном Симкине, который, как Лермонтов, воевал в Чечне, а до этого в Афгане, Югославии, еще где-то… И не был ни поэтом, ни мистиком, поскольку с потрохами погряз в земном с девками, «бабками» и гнутыми пальцами.

– Ведь вот из благополучной семьи…

Настя с трудом сдержала себя от реплики.

– С высшим образованием. Ведь он железнодорожный окончил…

– Не спешите, Аглая Владиславовна, здесь крутые ступени. Кому сейчас нужен его железнодорожный?

– Это так, – словно опомнившись, согласилась учительница. – Он, наверное, охранником где-нибудь служит, при чужом добре? Своей жизни-то нисколько не жалко. Пустая она у него – чего жалеть? Несъедобные плоды просвещения.