В декабре 2005 г. с плеч учителей полетели первые головы. Через месяц загорелись школы в Забуле, Кандагаре, Гильменде и Лагмане; через два – пламя войны охватило весь юг и юго-восток страны. К концу 2006 г. более 200 школ закрылись: родители просто не хотели отправлять своих детей на передовую.

Надежды на лучшее будущее рассеялись. Регионы вдоль «линии Дюранда» пылали. В 2007 г. в провинции Гильменд было зарегистрировано 751 насильственное преступление. Следующий год оказался еще хуже. Талибанизм распространялся подобно смертельному вирусу. Убийство чиновников, сотрудников НПО, членов гуманитарных миссий и «оккупантов» из США, НАТО и ООН уже считалось подвигом. «Заразить» афганцев оказалось очень легко – ведь талибы и были афганским народом.

Идеология «Талибана»* действительно сплачивала афганцев, ибо позволяла мужчинам разного происхождения и этнической принадлежности ощутить единство в том, кем они были и за что боролись. Это чувство солидарности проистекало из социальной системы афганской деревни, а также из традиционного, племенного ислама, постулирующего универсальный набор идей и правил, с которыми все соглашались. Хаккани, Хекматияр и прочие лидеры сетей составляли грандиозные военные планы, требующие координации между афганскими террористами и их пакистанскими «коллегами» (например, братьями Байтуллой и Хакимуллой Мехсуд, которые возглавляли «Техрик-е Талибан Пакистан»* в Вазиристане). Руководители сетей искали спонсоров, распоряжались деньгами и раздавали оружие. Под ними формировался слой полевых командиров, профессиональных боевиков и киллеров. Они переезжали из деревни в деревню, пользуясь крестьянским гостеприимством, совершали теракты и уходили в Пакистан, дабы отдохнуть, перегруппироваться и получить новые задания. Таких «штатных» талибов насчитывалось немало, но «совместителей» было еще больше. «Совместители» занимались сельским хозяйством (в частности выращивали мак) и действовали только на территории своего района – по личной инициативе либо по просьбе уважаемых людей, связанных с Шурой; «штатников» же командировали куда и когда угодно. Так или иначе, но талибы полностью сливались с населением – потому что они и были населением. В свое время британцы и шурави столкнулись с этой же самой проблемой.

К 2008 г. Шура назначила ряд своих командиров администраторами теневого правительства – министрами, мэрами городов, губернаторами вилаятов и т. д. Теперь казалось, что «Талибан»* готов управлять страной – надо лишь избавиться от Карзая и его зарубежных друзей. Мобильные суды талибов колесили по стране, подобно передвижным судам старой Англии. Они основывались на шариате, смешанном с традициями и укоренившейся социальной практикой. Каждый мулла, имам, муфтий, мавлави, кази и хаджи мог отправлять правосудие – и если люди соглашались с его мнением, то он обладал авторитетом, даже не имея глубоких богословских знаний; именно так мусульманское право и ислам в целом работают на низовом уровне. Вообще шариат в глазах простонародья был и является синонимом справедливости. Люди могли обратиться в государственный суд, где для рассмотрения дела следовало дать взятку (причем ее размер определял решение) – или дождаться приезда мобильного суда «Талибана»*. Афганцы выбирали второй вариант – ибо даже в неподкупном государственном суде решение выносилось на основе законов, которые противоречили обычаям, нравам и устоявшимся властным отношениям. Например, некий афганец обменял свою 12-летнюю дочь на опиум у родственника; затем он продал опиум и потребовал девочку обратно – но родственник ее не вернул. Талибский судья понимал суть взаимных претензий сторон; государственный судья, действующий в соответствии с законами, засадил бы в тюрьму и истца, и ответчика.