– Вы намерены выйти замуж?

Она расхохоталась, показав ровные белые зубы и здоровые розовые десны, и этот чудесный, милый смех сразу его успокоил.

– Боже милостивый, нет! – воскликнула она, перестав хохотать. – Да и кого бы я здесь нашла, не считая нескольких фермеров, которые ни о чем не думают, кроме танцев по субботам и киносеансов в Долхейвене? А еще, – медленно произнесла она с очень серьезным видом, – я… как бы это сказать, настолько занята работой, что вряд ли когда-нибудь откажусь от нее ради чего-то… или кого-то.

Лучшего он и пожелать не мог бы. Живет совершенно одна, не обременена никакими обязательствами, привязана, но в разумных пределах, не навечно, к своей профессии, пусть и достойной, но скучной и неблагодарной, – идеальный объект, чтобы направить на него все свое внимание и филантропические устремления. Мысленно он уже заглядывал далеко вперед. Незнакомый с законодательством, он точно не знал, удастся ли взять над ней опеку: удочерение казалось ему неосуществимым, уж слишком оно напоминало о сиротских приютах и унылом отцовстве. Как бы там ни было, его сердце пылало от искренних чувств. Он всегда был весьма щедрый человек, никто не смог бы оспорить эту его небольшую добродетель. Чего он только для нее не сделал бы! Но не стоило форсировать события, чтобы не вспугнуть девушку, так как было ясно, что она приняла его за человека со скромными средствами. В то же время эта ситуация показалась ему многообещающей и открывающей чудесные перспективы будущих откровений и поступков.

В наступившей тишине он наблюдал, как она, потупив взор, убирает на поднос чайные принадлежности. Насколько он теперь мог судить, она была все-таки не абсолютной копией своей матери, как ему показалось в первые секунды эмоционального потрясения. У нее был тот же здоровый цвет лица, темно-карие глаза и короткий, чуть утолщенный нос, те же мягкие каштановые волосы, собранные в пучок на шее. Но выражение ее лица было другим, задумчивым, почти сдержанным, рот – шире, полнее, с более чувственным изгибом, а в том, как она сжимала губы, он увидел признак того, что ей не так свойственна веселость. Была в ней определенная отчужденность, которая ему понравилась, – некая отстраненность. Улыбалась она редко, а когда все-таки это происходило, то ему казалось, что более милой улыбки он никогда не видел. Но больше всего его поразил ее трогательный вид молодости. Мэри была крепкой милашкой с округлым бюстом и хорошо обозначенными бедрами. Эта девушка была стройнее, с почти неразвитым телом – такая незрелость контрастировала с ее серьезным видом и пробуждала в Мори потребность стать для нее защитой. Он никоим образом не хотел нанести обиду мертвым, когда пришел к выводу, что это милое дитя, так похожее на свою мать, обладало большей глубиной и, возможно, гораздо большей способностью к чувствам… Тут он пришел в себя. Ее легкое смущение, перемена в поведении, хотя она пыталась это скрыть, заставили его внезапно вспомнить слова Фодерингея, священника, который сообщил ему, что медпункт начинает работу в пять. Взглянув на часы, он увидел, что уже десять минут шестого, и быстро поднялся.