Еще один интересный эпизод. В антракте “Золушки” мама как-то дала мне задание придумать свою подпись, автограф. В гримуборной, где переодевались все дети, стоял огромный черный рояль под чехлом. Именно на этом рояле в театре Станиславского и Немировича-Данченко я и изобрел свою подпись, которую впоследствии ставил на всех документах, на всех-всех афишах уже когда стал руководителем театра. Видишь, какая тесная историческая связь!

С. С. С твоим появлением в театре за эти три года расцвел балет.

С. Ф. Я не давал никому покоя. Сам не спал и не давал спать никому. Делал все возможное для того, чтобы людей заинтересовать. Настаивал, что нужно больше репетировать, работать и работать. Все делал для этого: привозил хореографов, чтобы ребята репетировали с педагогами столько времени, сколько возможно. Пока однажды вечером не понял, что ребята готовы. Было довольно поздно, в это время уже практически все покидают театр, а я поднялся на балетный этаж, где находится большой репетиционный зал. И вдруг услышал музыку – мы как раз делали программу Иржи Килиана на музыку Моцарта. Я понял, что в зале что-то происходит. Подошел, открыл дверь и увидел, что это танцуют артисты второго состава. Спрашиваю: “Ребята, что вы здесь делаете?” Мне отвечают: “Сергей Юрьевич, вы извините, что так получилось, но мы репетируем”. Я недоумеваю: “А зачем? Уже ночь на дворе”. А они объясняют: “Вы же знаете, сегодня был прогон. Мы посмотрели, как первый состав танцует, и не хотим танцевать хуже. Хотим, чтобы у нас получалось если не лучше, то хотя бы так же!..” И я понял, что мне удалось сделать главное – заразить и заинтересовать коллектив, артистов. Мне это кажется одной из самых важных и самых главных заслуг.

С. С. Но история продолжается. Наступает 2011 год, и тебя приглашают возглавить балет Большого театра. Какая была первая реакция? Ты сразу согласился или были сомнения?

С. Ф. Сомнения были, конечно. Хотя бы потому, что, как я сейчас говорил, удалось уже многое создать в театре Станиславского. И я абсолютно искренне полюбил все, что меня там окружало.

С. С. К тому же ты, извини за прямоту, знал ситуацию в Большом: еще ремонт не закончен, атмосфера человеческая и творческая не самая благоприятная. Как любой живой организм, театр подвержен периодам тяжелой затяжной болезни. Однако потом все обычно как-то выравнивается.

С. Ф. Да, с одной стороны, это был повод для сомнений, но с другой – как раз эта ситуация в результате и подтолкнула меня ответить согласием. Всё, что я читал и знал, все сплетни, которые доходили из, так сказать, анонимных источников в Большом или от лиц, приближенных к нему, – всё это было очень странно и больно слышать. И я тогда подумал: почему бы, зная механизм, зная людей, которые работают в Большом театре, не попробовать каким-то образом все исправить? Почему не использовать возможность объединить этих людей, сделать все для того, чтобы повернуть ситуацию в другую сторону? Признаюсь, это решение было не из легких, далось оно мне с большим трудом. Не скрываю сейчас и тогда не скрывал, что, наверное, неделю я не спал вообще. Постоянно думал о том, как я поступил с театром Станиславского и со своими артистами, как смогу смотреть в глаза коллективу балета театра Станиславского. Но после мучительных раздумий я все же согласился. А теперь, как говорит мой замечательный, мой любимый педагог Николай Борисович Фадеечев: “Это уже история. Ни к чему вспоминать то, что уже в прошлом”.