— А нас зря не обижай… И не мешай потолковать по-рабочему хоть бы вон с теми, — кивнул он на Кашина и мастера, шедших по пролету. — Отойди-ка отсюда.

Чувствуя, как шевельнулся ребенок, Лёдя отошла в сторону и стала следить за Прокопом из-за машины. Ребенок напоминал о себе настойчивыми толчками. Когда же он неожиданно потянулся и замер, горячая волна нежности обдала Лёдю, и она на минуту забыла о Прокопе и Кашине. Только увидев, что к ним поспешно подходит Кира с Трохимом Дубовиком, вновь насторожилась: «Что они там еще придумали?»

Прислушавшись, поняла: Прокоп просит Кашина дать распоряжение о переводе ее на более легкую работу.

— Мы не первый раз обращаемся, и всё впустую, — перебивая товарища, наскочила на Кашина и Кира. — Что вы себе думаете, Никита Никитич? Разве так можно? Вечно все с боем надо брать.

— Я не солнце, всех не обогрею! — отмахнулся тот.

Но от него не отстали.

— А вам и обогревать не нужно — закон для этого есть,— решительно сказал Прокоп.— Мы не одолжения просим.

Кашин осмотрел его как невидаль, но заставил себя ответить спокойнее:

— Пока помочь ничем не могу. Подвернется без ущерба возможность — переведем.

— Обещанки-цацанки уже не пройдут, Никита Никитич! — вмешался и Дубовик. На заводе и на стройке он очень уставал. Это делало его медлительным, равнодушным. Но тут он вскинул голову и пошел по пятам за Кашиным, который сделал вид, что вспомнил о каком-то неотложном деле. — Нет, вы скажите конкретно, товарищ Кашин!

— Прокоп, Кира, не унижайтесь! Ступайте сюда! — окликнула их Лёдя. Однако они даже не оглянулись. Боясь скандала, Кашин остановился. — Ну добро, добро, — презрительно морщась, пообещал он.— Завтра-послезавтра придумаем что-нибудь, хоть и не больно заслужила.

Вдруг Лёдя почувствовала, что случилось недоброе. С трудом столкнув готовую полуформу на ролики, она ойкнула, побледнела и согнулась в три погибели. Правда, побледнела сперва не столько от боли, сколько от мысли, что случилось страшное. Но потом что-то сдвинулось у нее в позвоночнике, и она не смогла уже ни выпрямиться, ни глубоко вздохнуть: боль сгибала ее. Над крышей взметнулся гудок, а Лёде сдалось, что это боль рвет ей перепонки.

Всполошившись, Кира с Прокопом подхватили ее под руки. Но стыд и какое-то злое упорство оказались сильнее всего, и, выпрямившись, Лёдя отстранила друзей.

— Я сама… Будут смеяться, — взмолилась она, сердито глядя на них выцветшими от боли глазами.— Отойдите. Видите — уже глазеют…

Облизав пересохшие, горькие губы, она попробовала улыбнуться, но улыбка получилась плаксивая, беспомощная. Кира и Прокоп, боясь, что она упадет, снова хотели поддержать ее, но Лёдя снова отстранила их.