— Я знаю твои уловки, Мисаки. Они не сработают на мне, — его голос стал нежным, невыносимо понимающим…
— Я знаю твои уловки, Мисаки. Они не сработают на мне, —
— А я знаю твои, — резко сказала она. — Не говори со мной таким голосом. Я не безумная с мачете у чьей-то шеи, — но могла быть такой. Напряжение и бессильная ярость между ними соперничали с любой стычкой с преступником. — Ты прибыл сюда, чтобы ворваться туда, куда тебя не звали. Если кого и нужно отговорить, то это тебя.
— А я знаю твои, —
. — Не говори со мной таким голосом. Я не безумная с мачете у чьей-то шеи, —
. — Ты прибыл сюда, чтобы ворваться туда, куда тебя не звали. Если кого и нужно отговорить, то это тебя.
— Ты не отвечала на мои послания.
— Ты не отвечала на мои послания.
Мисаки помедлила в смятении. Она не получала послания. Почему? Ее муж и свёкор перехватывали письма? Они…? Нет, это было не важно. Она не ответила бы.
— Ты не думал, — сказала она, — что я не хотела с тобой говорить?
— Ты не думал,
что я не хотела с тобой говорить?
Она думала, что не могла никого расстроить. Если бы она слушалась отца и больше не общалась с Робином, ее старый друг забыл бы о ней, жил дальше, и ей не пришлось бы столкнуться с ним. Робин все это испортил. Проклятье!
— Мне просто нужно понять, — сказал он. — Мне нужно, чтобы ты была честной со мной. Ты этого хочешь?
— Мне просто нужно понять,
Мне нужно, чтобы ты была честной со мной. Ты этого хочешь?
Мисаки выпрямилась, применяя позу, какой научилась из-за высоких теонитов.
— Да, — сказала она ледяным голосом. Она не ощущала себя высокой.
— Да,
— Я тебе не верю, — его нежный голос вызвал в Мисаки гнев.