Фрост услышал его яростный рык, в тот самый момент, когда Горисветов вытащил пистолет из кармана куртки.

– Я тебя предупреждал! Я по-человечески тебя просил!

Вот и все, что он сказал. Вот и все слова, что он швырнул в лицо растерявшейся Мирославе. Сначала полные ненависти слова… Потом блеск стали…

И времени у всех в обрез. Не осталось у них времени! Потому что чертов следователь уже затащил Фроста на крыльцо. Потому что Самохин снова прижимал к уху разрывающийся тревожными трелями мобильник. Потому что эксперты, столпившиеся под тентом, были безоружны. Потому что Горисветов был всего в нескольких метрах от Мирославы.

Фрост не думал и не просчитывал варианты. Оттолкнув в сторону следака, он рванул вперед, в пелену из дождя и тумана. Наперерез ему тоже кто-то рванул. Кто-то стремительный и отчаянный. Кто-то, кто в самый последний момент отшвырнул Мирославу с линии огня. Мирославу отшвырнул, а сам на линии остался. И получил сначала одну пулю, потом другую, потом третью… Четвертая просвистела над ухом у Фроста… Пятая вышибла фонтан каменной крошки из стены башни…

А потом Горисветова завалили. Набросились сзади, сшибли с ног, вырвали пистолет, впечатали мордой в мокрую траву. А он все вырывался, отплевывался от сырой земли, теперь уже ползком пытался добраться до Мирославы.

Мирослава тоже ползла. Не прочь от Горисветова, а к лежащему на спине человеку. Мирослава ползла, а Фрост бежал. Самохин, кажется, тоже бежал, кричал на бегу что-то неразборчивое.

…Он был еще жив, но, кажется, смертельно ранен. Его ветровку теперь пропитывал не только дождь, но и кровь. Очки слетели и разбились. И лицо без них сделалось моложе, а взгляд беззащитнее. Он был еще жив и в сознании. Он смотрел только на стоящую перед ним на коленях Мирославу, смотрел и улыбался, как будто это не на его губах пузырилась кровь, как будто это не его простреленные легкие клекотали и свистели. Как будто не было в его жизни, в тех оставшихся ему мгновениях, ничего радостнее и важнее вот этой встречи.

– Дядя Митя… – Мира гладила его по короткому ежику волос, стирала кровь с лица. – Дядя Митя, ну что же ты?! – Она тоже сейчас казалась моложе и беззащитнее. Тринадцатилетняя девчонка, а не взрослая женщина. – Ну зачем ты, а?

– Все хорошо, Мира. – Ему было тяжело говорить. – Все хорошо, девочка. Ты только прости меня. Прости, если можешь…

– Молчи! – Она рыдала и кричала на него в голос. – Молчи! Ничего не говори! Не теряй силы! – И куда-то в сторону, себе за спину: – Да позовите же вы врача!

– Уже! – Рядом упал на колени Самохин. – Решил погеройствовать, гражданин Елагин?! – В голосе его была злость пополам с отчаянием.