— Я обычно на людей не кидаюсь.

— Я знаю. К сожалению, когда мы расстроены, то всегда вымещаем свои чувства на самых близких и любимых людях.

— Правда? — удивилась Люси.

— Правда.

— Не могу представить, что вы на кого-нибудь кричите.

Он улыбнулся своей доброй улыбкой. Он улыбался очень редко, но улыбка всегда так его преображала!

— А это случалось, и не раз.

— Я… Я себя ужасно чувствовала вместо того, чтобы, наоборот, радоваться.

— Да, я знаю. Ты была потрясена.

— Если бы мама вышла замуж за кого-нибудь другого, за англичанина, я бы так не расстроилась. Но я не хочу, чтобы меня насильно отправили в Америку, и не хочу ходить там в школу и жить там, и вообще. Лондон мне тоже не очень нравится, но я хотя бы знаю, что там к чему. И еще я не могу жить у бабушки, потому что она из-за всего поднимает шум и требует, чтобы все было по ее, и хочет выезжать, и встречаться со своими друзьями, и играть в бридж. А когда она играет, ей не нравится, если я вхожу в комнату, даже просто поздороваться. И терпеть не может, когда ко мне приходит Эмма, потому что, как она говорит, мы ужасно шумим. Я не могу с ней жить, Оскар.

— Да, понимаю.

Он похлопал по одеялу. Люси отдала носовой платок, и он его спрятал, а потом взял Люси за руку. Ее пальцам стало тепло и покойно. Прикосновение было таким добрым, что на сердце у Люси полегчало и она заговорила свободнее.

— Я не знаю, что теперь со мной будет. Вот это самое ужасное. Не знаю, что мне делать. Я еще маленькая, чтобы делать как хочу.

— Не думаю, что тебе вообще надо что-либо делать. За тебя должны действовать другие.

— А кто?

— Я, например.

— Вы?

— Послушай меня. Есть предложение. Мы там внизу кое-что придумали. Что если после Нового года ты не поедешь с Кэрри в Лондон, а останешься здесь, с Элфридой? А с Кэрри поеду я, чтобы повидаться с твоей бабушкой в Борнмуте.

Люси встревожилась.