— Люси?

То была не Кэрри. То был Оскар. И Люси ужасно сконфузилась, представив, как сейчас выглядит: в измятой одежде, растрепанная, неопрятная, заплаканная. Зачем он пришел? И почему они позволили ему подняться к ней? Лучше бы пришла Кэрри или Элфрида!

Но она ничего не сказала. А он спросил:

— Можно мне войти?

Не услышав возражений, он оставил дверь полуоткрытой, подошел и сел на край ее кровати. От его тяжести одеяло натянулось, и Люси немного отодвинулась, протяжно, прерывисто вздохнув.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, словно добрый доктор тяжелобольную.

— Ужасно.

— Кэрри нам все рассказала.

— Я вела себя с ней по-свински.

— Об этом она ничего не говорила. Просто сказала, что ты расстроена. Да и кто бы не расстроился, услышав такую весть по телефону? Я всегда не любил за это телефон. Чувствуешь себя таким бессильным. И таким далеким, потому что не видишь собеседника.

— Все было бы не так ужасно, если бы он мне нравился. Я о Рэндале говорю.

— Но, может быть, он тебе со временем понравится?

— Нет, вряд ли.

Люси посмотрела на Оскара, в его доброе лицо с печальными глазами под нависшими домиком веками, и подумала, что некоторые люди нравятся сразу, и вот так сразу ей понравился Оскар. И что никогда в жизни не будет она относиться к Рэндалу Фишеру так, как к Оскару.

— Я нагрубила Кэрри.

Глаза Люси снова наполнились слезами, но теперь ей это было безразлично. Она почувствовала, как важно сейчас обо всем рассказать Оскару.

— Я на нее накричала. Я крикнула, чтобы она убиралась вон. А она приходила меня утешить. И у меня ужасно тяжело на сердце.

Она зашмыгала носом, и губы у нее скривились, как у младенца. Оскар сунул руку в нагрудный карман своего красивого бархатного сюртука и достал много раз стиранный льняной носовой платок, от которого приятно пахло одеколоном. Он протянул Люси платок. Она взяла его и громко высморкалась.

Почувствовав себя немного лучше, она пояснила: