– Как ты думаешь, Элизабет Уайт, здорово ли я вырос? – спросил он, подсмеиваясь над собой.

– Донал, ты потрясающий! И всегда таким был, – ответила она,

– Разве я не выгляжу костлявым и изможденным? – Его голос звучал легкомысленно, но Элизабет почувствовала в нем боль и тревогу.

Она театральным жестом коснулась его лба и убрала спадающий на глаза локон:

– Ах, Донал О’Коннор, ты напрашиваешься на комплименты, но если тебе так хочется, то изволь. Ты выглядишь как поэт или художник. Кто-то вроде Руперта Брука или даже Байрона. Ты доволен? Или мне продолжить лестные речи?

Он широко улыбнулся, и, прежде чем тетушка Эйлин нежно прижала ее к себе, Элизабет поняла, что верно подобрала слова.

* * *

Дядюшка Шон вернулся домой, когда они рассматривали котят, которых обнаружили в ванной утром.

– Это Мелани, дочка Моники. Она впервые принесла котят! – Ниам светилась от гордости.

– Похоже, у кого-то период увлечения «Унесенными ветром», – засмеялась Эшлинг.

– Жаль, что у меня нет сестры, – вдруг сказала Элизабет.

– У тебя есть я! Разве я не лучше, чем сестра? – возмутилась Эшлинг.

– Да, но ты не всегда со мной…

– Я была с тобой, когда понадобилась тебе.

– Верно. Я этого никогда не забуду.

Они посмотрели друг другу в глаза.

* * *

– Где же она, где? – Дядюшка Шон заметно постарел, гораздо сильнее, чем тетушка Эйлин.

У него появилось много лишних волос: в носу, на ушах, на тыльной стороне ладони. Элизабет не помнила, чтобы видела их там раньше. Или, может быть, ей так казалось по контрасту с отцом, чья кожа гладкая, безволосая и почти отполированная?

Дядюшка Шон почти застеснялся столь элегантной девушки, пока она не стиснула его в объятиях.