Ханна нажимает на кнопку плеера, и кассета выскакивает из кассетоприемника.
– Я сделала несколько копий, – бросает она. – На случай, если вы решите, что, уничтожив оригинал, одним махом решите свои проблемы.
Опустив кассету в карман, няня встает, оправляет юбку и забирает со стола каталог Холтов. Я слишком ошеломлена происходящим и, стоя на коленях, провожаю ее взглядом.
Ханна выходит из комнаты, и лишь в этот миг морок рассеивается. Мне становится не по себе оттого, что в кои-то веки мы с матерью едва ли не прижимаемся друг к другу. Высвобождаю ладонь из ее руки и, поднявшись, делаю шаг назад. Воздуха не хватает.
– Это не ложь? – спрашиваю я.
– Дорогая, мне так жаль… Мы не хотели, чтобы ты знала.
Вирджиния
Вирджиния
Боль становится нестерпимой, и я уже не могу ее игнорировать. Каждое слово Ханны вызывало новый приступ, словно в наказание за мои грехи.
– Рука беспокоит? – спрашивает Джослин.
Мы долго сидели в кабинете после ухода Ханны, и за все это время дочь, съежившись в кресле, не произнесла ни слова. Потом чужим голосом задала несколько вопросов, и на каждый я отвечала с тяжелым сердцем. Пришлось говорить о том, что я всеми силами пыталась забыть.
– Ханна сделала мне больно. Хотела знать, где спрятан каталог. Я не собиралась его отдавать, но…
Няня – не такая уж крепкая женщина. Я выше и, скорее всего, нахожусь примерно в такой же физической форме, однако не так уж трудно причинить боль человеку со сломанной рукой.
– Что она с тобой сделала?
– Не бери в голову. Все пройдет.
– Дать тебе обезболивающее?
– Нет, мне лучше воздержаться.
Следует сохранить ясную голову, хотя я не уверена, что теперь это чем-то поможет. Не представляю, что можно предпринять. Джослин все еще пытается осмыслить услышанное, я же думаю лишь о том, что потерпела сокрушительное поражение. Задача у меня была несложная: не дать дочери вспомнить события роковой ночи. И тут я потерпела полное фиаско.
Что делать с Ханной – ума не приложу. Плана у меня нет. И в голову ничего не идет.
– Как же вышло, что я ничегошеньки не помню?