А еще был «Кашляльщик». Это был пожилой человек, умирающий от эмфиземы, который приходил и садился за столик в дальнем углу ресторана. И иногда он кашлял так сильно, что буквально терял сознание. У него не было семьи, и мы в каком-то смысле ее заменяли, как могли.

Раньше вы говорили о том, насколько сочувствие важно для писателя. И что писать – это упражняться в сочувствии. Вы мне кажетесь не только сочувственным писателем, но и сочувственным человеком.

Да, но люди считают, что сочувствие – это то же, что доброта. В голову сразу приходит образ милого эмоционального парня, склоняющегося над чем-то, с лицом, будто он вот-вот заплачет. И я не думаю, что это оно. В моем понимании сочувствие – это скорее открытость, которая приходит вместе с состоянием необыкновенной внимательности.

Верно, но, когда речь идет о юморе или сатире, я не всегда ощущаю сочувствие в работе других писателей. И я не понимаю, то ли они не полностью владеют своим инструментарием, то ли они просто не сочувственные люди. Может ли сатира работать, если писатель не сочувственный человек?

Конечно. Думаю, жестокая правда тоже может быть проявлением сочувствия в том смысле, что она ведет нас от фальши к правде. Так что если друг надел что-то нелепое, можно сказать ему: «Ты похож на идиота». И, возможно, это его спасет. Не думаю, что стоит считать, что сочувствие – это всегда стремление пощадить чьи-то чувства.

Думаю, что качество, которое вы отметили в моей работе, это скорее справедливость, чем сочувствие. Под этим я имею в виду чье-то желание занять определенную позицию (Кевин отстой!) и хорошенько повеселиться, а затем сменить роль и начать отстаивать другое мнение (хотя Кевин заботится о своей больной бабушке), а затем сделать это снова (но, фу, он думает о китах, когда мастурбирует) и снова (и тем не менее Кевин как-то спас человеку жизнь).

Иногда я думаю об этом как о способе мышления «с другой стороны» – постоянном расшатывании любой слишком стабильной позиции, которую ты занимаешь.