Только я закончил манипуляции с пластырем, как Эми говорит:

— Слушай, дети почему-то раньше времени ушли.

— Ага, — говорю.

— Но праздник ведь неплохой был, верно?

Завожу длинную тираду — или как там это называется — про невероятный успех праздника и про большую, просто огромную радость, доставленную деткам. А если они разошлись на час раньше, чем планировалось, то вовсе не потому, что им было скучно.

— Эми, — говорю, — детки получили слишком много удовольствий. Они чуть не лопнули. Вот и поспешили разойтись по домам, чтобы окунуться в свое убогое существование. Избыток удовольствий — это болезненно.

Я, конечно, не великий знаток избыточных удовольствий.

Оставшаяся троица вопит: «Гилберт, Гилберт», волей-неволей иду к ним. У меня разработана блестящая схема: чтобы попрыгать на батуте, мы занимаем очередь. Один подход дает право на пятнадцать прыжков, а потом будь любезен уступить место следующему. Мой авторитет непререкаем: я среди них единственный, кто умеет считать.

— Гилберт, Эми зовет тебя на кухню. — Это сообщение передает мне Эллен, не выпуская из рук фотоаппарат.

Едва удержался, чтобы не попросить: «Щелкни меня тоже». Но вместо этого объявляю деткам перерыв.

Через дверь черного хода сломя голову бегу на кухню, потому что дауны подгоняют меня дружным трио: «Давай скорей, давай скорей».

— Как батут-то пригодился, — говорю я Эми, а сам еле перевожу дух, чувствую, что нос и шея обгорели на солнцепеке.

— Я рада. — Эми уже складывает использованную пластиковую посуду в мешки для мусора. — Гилберт. Мужайся.

— Говори, я готов. — Шутки ради вцепляюсь в оранжевую столешницу.

— Я серьезно. Должна тебе кое-что сообщить.

— Ты будешь говорить или нет?

— Буду. — Эми напустила на себя суровый вид.

— Кто-то умер?

— Нет. Гилберт?

Призрачная затяжная пауза начинает меня тревожить. До белизны пальцев впиваюсь в края столешницы.