Перед поворотом Эми высовывает в окно левую руку и поднимает вверх большой палец.

Дома девушки сразу идут к маме — несут ей угощение. Арни приносит из гаража старый крокетный молоток. Бегает с ним по асфальту и со всей дури стучит по тем местам, где ему мерещатся муравейники: хоть в земле, хоть в трещинах асфальта.

Мы с Ларри на заднем дворе осматриваем батут. Я сажусь на сетку. Ларри идет к качелям. Предварительно дергает за веревки, проверяя конструкцию на прочность.

— Хмммм, — тянет.

— Ну и как тебе качели? — спрашиваю.

Ларри разглядывает свое изделие немного дольше, чем оно того заслуживает. Переводит взгляд на меня, чешет в затылке, чему-то смеется и поднимает глаза метров на десять-пятнадцать вверх — туда, где веревка держится за сук.

— Ларри?

— Хммммм.

— Как. Тебе. Качели?

Набрав полную грудь воздуха, отвечает:

— Покамест прочные. — Садится и смотрит ввысь.

— Помню день, когда ты туда забрался. Я в четвертом классе был, а ты уже в выпускном, большой человек. Мама запрещала туда лазать, Эми тоже опасалась, что ты разобьешься, но с тобой сладу не было. Помнишь, никто не верил, что такое возможно? Но ты это сделал. Помнишь?

— Нет.

— Да брось ты… а еще в темноте выходил во двор с фонариком, чтобы соседским ребятам неповадно было шмыгать к нам во двор и задарма качаться…

— Нет.

— Неужели не помнишь?

Ларри трясет головой и жестом просит меня сойти с батута. А сам сбрасывает свои коричневые туфли и ползет точно в центр сетки.

— У тебя нет желания переодеться? Никто не прыгает на батуте в крахмальной сорочке с галстуком. Ларри, давай я тебе принесу свои обрезанные джинсы или спортивные шорты.

У Ларри опять не находится для меня ответа. Он встал, поднялся на цыпочки и вновь опустился на карачки. Теперь стоит, но все равно только перекатывается с пятки на носок. Проделывает это раз за разом, не отрываясь от сетки.

— Идиотизм.