В это время Рузскому подали циркулярную телеграмму Алексеева. Рузский прочел ее вслух. После этого было решено узнать о том, что скажут Главнокомандующие.

Рузский должен был явиться после завтрака. Рузский просил разрешения придти с Даниловым и Савичем. Воейкову Государь повелел переговорить с Рузским на платформе. Рузский говорил о Временном Правительстве, об аресте министров и сказал, что телеграмму Государя об ответственном Министерстве он не послал, так как сейчас "единственный выход из положения — отречение. Это мнение всех Главнокомандующих". Рузский это говорил до получения ответов Главнокомандующих. Они уже знали, все эти "верноподданные", что будут солидарны друг с другом при покровительстве своего шефа Алексеева.

"Когда я вернулся к Его Величеству,— писал позже Воейков,— меня поразило изменение (...) в выражении его лица. Казалось, что Он после громадных переживаний отдался течению и покорился своей тяжелой судьбе."^{393}

Государь понимал, что Он попал в ловушку, из которой не было выхода. Но Он страдал не за себя, Он страдал за Россию, понимая, что новые хозяева поведут ее по пути безславия и приведут к гибели.

После завтрака Рузский вновь явился к Государю с докладом. На этот раз он привел с собой Данилова и Саввича.

Данилов, очевидец того, что произошло, пишет следующее:

"Император Николай встретил нас в том же зеленом салоне своего вагона — столовой. Он казался спокойным, но был несколько бледнее обыкновенного: видно было, что Он провел большую часть ночи без сна. Одет он был в той же темно-серой черкеске, с кинжалом в серебряных ножнах на поясе.

Усевшись у небольшого четыреугольного стола, Государь стал внимательно слушать Н.В. Рузского. Последний, сидя против Императора, медленным голосом стал докладывать о всем происшедшем за истекшие часы и, дойдя до телеграммы генерала Алексеева с ответными ходатайствами старших войсковых начальников, просил Государя лично ознакомиться с их содержанием.

Затем Н.В. Рузский, отчеканивая каждое слово, стал излагать свое собственное мнение, клонившееся к выводу о невозможности для Государя принять какое-либо иное решение, кроме того, которое подсказывалось советами запрошенных лиц. В конце своего доклада главнокомандующий просил выслушать и наше мнение.

Мы с генералом Савичем, оставшиеся во все время этой сцены стоя, подтвердили в общем мнение, намеченное председателем Государственной Думы и поддержанное старшими начальниками Действующей Армии.

Наступило гробовое молчание.

Государь, видимо, волновался. Несколько раз Он безсознательно взглядывал в плотно завешанное окно вагона. Затем, встав и быстро повернувшись в нашу сторону, перекрестился широким крестом и произнес: