Для этого вспомним, что именно на Западе родилось частное рабство, когда один человек мог являться частной собственностью другого человека. Восток такого рабства не знал. Основную массу населения в обществах Востока составляли свободные общинники. Они не только были лично свободны, но и положение их в социуме было выше, чем у западных крестьян: например, торговцы, а также слуги знатных людей, даже довольно высокого ранга, были ниже крестьян по социальному положению, т.е. крестьяне на Востоке были вторым (после воинов) сословием.

Конечно, рабы на Востоке были, но их было сравнительно мало, много меньше, чем свободных тружеников, и они никогда не составляли основного производительного слоя, т.е. не было “рабовладельческого способа производства”. Рабы были государственными, лично никому не принадлежали. Рабское состояние было в значительной мере временным: военнопленные и несостоятельные должники, которые составляли основную массу рабов, рано или поздно выкупались. В соответствии с патриархальным устройством восточных обществ, раб занимал положение скорее младшего члена семьи, чем “говорящего орудия”, как на Западе.

Крестьяне Востока четко отличали себя от рабов и осознавали себя свободными людьми. Поэтому человек Востока не понял бы высказывания Григория; если сам этот человек точно знает, что он свободен, то о чем высказывается этот священник, о какой неведомой свободе говорит? Высказывание Григория о рабстве и свободе человека упирается в тот факт, что классическое рабство есть западное явление, на Востоке рабство (в любой его форме) было меньше распространено, несмотря на четко выраженную в восточных обществах вертикаль власти, рабами подданные не были.

И все же человек Запада признает всех людей Востока рабами. Значит, состояние свободного человека Востока воспринимается человеком Запада как рабское. То, что для перса или китайца свобода, для вестгота, франка или лангобарда - рабство. В душах людей Запада открылось как бы новое измерение для свободы. Выросшая сила индивидуальности вошла в новые душевные области, и прежнее состояние, ранее воспринимаемое как свобода, теперь увидено как рабство. То есть рабство человека Востока не социальная категория, а душевно-духовная. Парадокс этой истории в том, что, обратившись к свободе и впервые различив рабство, новая душевность это рабство сама и создала. Заострив ситуацию, можно сказать: рабы есть только на Западе, который стремится к свободе, на Востоке же нет рабов, но нет и понятия о свободе. Этот парадокс отражается и в словах Григория, ведь “господин свободных людей” - противоречие в определении, у свободного нет господина. Но именно так росло сознание Запада: признавая чужую свободу рабством, себя же объявляя свободным - под чьим-то господством. В тисках этого противоречия понятие свободы будет находиться еще тысячи лет, поскольку свобода рождается только вместе с рабством, порознь их получить нельзя. Социальная химия тратит многие века для получения чистой свободы, и тратит много сил, чтобы освободиться от ее тени; когда же это все-таки удастся, тогда понятие свободы теряет свой смысл и перестает быть важным. Свобода нужна, чтобы о ней не думать. Свобода есть следование импульсам собственной природы, правильно понятой собственной природы. Обретя познание своей природы, освободившись от затеняющих компонентов, по сути иноприродных, человек становится свободным - и более не нуждается в понятии свободы для себя; отныне его может интересовать только достижение свободы для других.