И вот, от лица безвестного Курочкина, воевода заявил царю: «поспеть де от Архангелского города в Монгазею недели в полпяты[268] мочно» (стл. 1052). Курочкин сказать этого не мог (и в его донесении этого нет), ибо сам плавал этим путем и знал, что один только волок занимает 5 недель и больше, а весь путь редко укладывается в один год. Не мог он также сказать и того, что в Мангазею способны проходить корабли (их тогда чётко отличали от кочей).
Вот на такой сомнительной основе Куракин и писал, что он,
«будет Немцы с торги и придут на Енисею или в Монгазею, и им (мангазейским воеводам) с ними торговать не велел» (стл. 1053).
«будет Немцы с торги и придут на Енисею или в Монгазею, и им (мангазейским воеводам) с ними торговать не велел» (стл. 1053).
Более того, он в конце первого письма спросил царя: велеть ли «немцам» торговать, а русским в Мангазею и из нее «ходить ли?» (там же). И, не дожидаясь царского ответа, во втором (мартовском) письме просил царя запретить плавание — нет, не в Енисей (туда и так никто не плавал, чего сам Куракин не скрывал), а в Обь, в Мангазею. Трудно поверить, но вскоре из Москвы пришло согласие. Воевода тут же объявил в Мангазею о желанном ему запрете.
В оправдание юного царя замечу, что ему было совсем не до сибирских дел. В Боярской думе шла отчаянная борьба «тушинцев» (прежних сторонников «Тушинского вора» Лжедмитрия II) и «пожарцев» (сторонников Дмитрия Пожарского, освободителя Москвы), причем первые явно побеждали. Что еще хуже, Московия была, как мы бы сейчас сказали, в кольце фронтов, и в польском плену пребывал отец царя Филарет, будущий патриарх.
Царская грамота вызвала протест, и возглавили его оба мангазейских воеводы, Иван Биркин и Воин Новокщёнов. Он многократно описан, и мне остается сказать, что протестовавшие однозначно заявили — морем в Обь никакое судно пройти не может, а волок пропускает лишь малые кочи:
«писали к нам из Монгазеи воевода Иван Биркин да Воин Новокщенов: в прошлом де во 124 году, весною, как лед скрылся, посылали они из Монгазейского города на енисейское устье проведывати морского ходу тобольского стрельца Мишку с товарищи, и Мишка де с товарищи, с енисейского устья приехав в Монгазею, в роспросе им сказывали: смотрели де они на море и не могли досмотрити, где бы за льдом вода объявилась». «А как сьехались в Монгазею с промыслов торговые и промышленые всякие люди, и они де Иван Биркин да Воин Новокщенов про тот морской ход тех торговых и промышленых людей роспрашивали. А в роспросе розных городов торговых и промышленых и всяких людей, сто семдесять человек, сказали, по нашему крестному целованью: от Архангельского де города… ходят они в Мангазею… на Карскую губу в Мутную реку, через сухой волок на Зеленую реку и в Обь, да в тазовское устье, а ходят в малых кочах; а через сухой волок суды волочат на себе; а в енисейское устье малыми или большими кочами морем из двинского устья сами не бывали, и из начала про ходоков Руских и никаких иных людей не слыхали».