Луце-Хавы-то.

Луце-Хавы-то.

У историков Сибири можно прочесть про безуспешные поиски ямальской «заставы» (за этим словом не стоит ни в одном донесении ничего, кроме записи: «и заставу ныне на том месте велели поставить», стл. 1076)[269] и про доносы на таковые поиски «воровского ходу», но и только. На данной основе историки Арктики дружно писали и пишут, будто нечто было построено.

Суть дела

Что побудило московскую власть к этому шагу, можно лишь гадать, чего делать не хочется. Скажу только то, что известно доподлинно.

Молодой царь сам решений не принимал, в правительстве же задавали тон его родственники «романовцы», а также «тушинцы», то есть вельможи, прежде служившие Лжедмитрию II и полякам. Совсем слабой была третья группа — «пожарцы» — сторонники князя Дмитрия Пожарского, кому (среди многих) Москва была обязана освобождением. Разоренная Смутным временем страна нуждалась в помощи союзников, среди которых ведущую роль играли Англия и Голландия — те самые, чьи агенты прежде плавали к Ямалу. Иностранцам раздавались всякие привилегии, в том числе сильно вредившие русским купцам (НБЕ, т. 26, стл. 733–734). Злить их каким-либо запретом было никак нельзя.

Запрет плавать на Обь как раз и толкал бы иностранцев (будь они там в действительности) на поиск прямого пути в Енисей — на то, чего будто бы боялись Куракин и компания. Очевидно, что в Москве этого не боялись, зная, что никто из «немцев» давно востоком не озабочен[270].

Важно, что окончательный запрет принят уже по возвращении Филарета, царского отца, в Москву из польского плена (июнь 1619 г.). Он, прежде тушинский патриарх, удивительным образом стал по окончании Смуты не узником дальнего монастыря, а патриархом московским и подлинным правителем России, жёстким и упорным. Это значит, что беспринципные тушинцы и романовцы соединились, оттеснив подлинных героев Смутного времени (пожарцев). Так на Руси бывает всегда, но Филарет, кажется, превзошел всех: он начисто изъял из архивов все порочившие его прежние документы[271]. Нам остались обрывки, попавшие в архивы Запада.

В таких условиях антизападный акт, каким часто представляют запрет мангазейского хода, был немыслим, и, следовательно, подлинная причина была не в том, на что упирала челобитная тобольского воеводы, а совсем в ином.

О воеводе Куракине зоолог Борис Житков написал:

«Всего вернее, что боярин заботился не столько о государевой казне, сколько о своей собственной» [Житков, 1903, с. 13].

«Всего вернее, что боярин заботился не столько о государевой казне, сколько о своей собственной» [Житков, 1903, с. 13].