«надломило форштевень, всю дубель-шлюпку помяло, учинилося великая течь… поставя три помпы, стали выливать. А из интрюма, дрова и провиант выбрав, засыпали щели мукою и конопатили, токма воды не убывало». Ночью «весь форштевень от киля до ватерштока выломало и выбросило на лед… нос погрузился, а корму приподняло. Подвели под нос грот и штаксель, засыпали меж ними и бортами мукою и грунтом, но токмо течь не уняли» [Троицкий, 1989, с. 19–20].
Поскольку еще до этого не удалось устранить течь по всему корпусу, то отчаянная попытка лейтенанта обезвредить носовой пролом, подводя пластырь из парусов, была, по всей видимости, бессмысленна, зато высыпан был едва ли не весь запас муки. Полагаю, что упомянутые в п. 13 Очерка «от некоторых нижних чинов „нерегулярныя и неистовыя слова“, смирявшиеся кошками», напоминали зимой командиру, что он оставил команду без хлеба, а спасал вовсе не корабль, но свою должность (имитируя борьбу до последнего). Всё это было верно, но рядовым членам экипажа было невдомек, что наказание командиру за утрату судна могло быть любым, вплоть до смертной казни.
Именно от возможности уголовного дела лейтенант решил обезопасить себя следующей записью о консилиуме офицеров:
«К вечеру „налилась дубель-шлюпка по самую палубу водою… прибылою водою и ветром NW тронуло лед и понесло дубель-шлюпку со льдом на 0S0 куда течение воды…“ Наступил решительный момент. В полночь на 15 августа в журнале сделана на судне последняя запись: „Командующий с ундер-офицерами зделав консилиум, что дубель-шлюпку спасти никак невозможно и дабы спасти хотя людей, того ради сошли на помянутый стоячий лед“» [Троицкий, 1989, с. 20].
«К вечеру „налилась дубель-шлюпка по самую палубу водою… прибылою водою и ветром NW тронуло лед и понесло дубель-шлюпку со льдом на 0S0 куда течение воды…“ Наступил решительный момент. В полночь на 15 августа в журнале сделана на судне последняя запись: „Командующий с ундер-офицерами зделав консилиум, что дубель-шлюпку спасти никак невозможно и дабы спасти хотя людей, того ради сошли на помянутый стоячий лед“» [Троицкий, 1989, с. 20].
Прочтя эти отчаянные до слёз слова, изумляешься — как можно совещаться, когда всё зависит от минуты и даже секунд? В любой миг «Якуцк» может, вскинув корму, столбом уйти в глубину. И как можно сойти на стоячий лед после консилиума, если еще до него «понесло дубель-шлюпку со льдом»?
Ответ дать нетрудно: разумеется, командир приказал покинуть судно, когда вода целиком скрыла трюм, а то и раньше. Об этом была сделана запись в журнале — возможно, еще на ходовом мостике, но вернее, что уже на стоячем льду. С него же, безусловно, Лаптев в тоске наблюдал, как корму вверенного ему корабля уносит течение (нос уже давно погрузился), о чем тоже сделал запись. Следовало скорее оттащить спасенное имущество подальше от хрупкого края льдины, и только после этого можно было думать о консилиуме (запись о нем была обязательна для будущих разбирательств). Его, однако, полагалось провести до принятия решения, что и пришлось записать в журнале.