Что касается нравов внутри страны, то вызывает недоумение попытка нынешних историков трактовать власть Анны Иоанновны как умеренную, а Бирона как нейтральную беззлобную личность. Особо удивляет Игорь Курукин:
«Царствование императрицы не было таким уж кровавым — из столичной Тайной канцелярии в ссылку отправилось всего 820 политических преступников» (Курукин И. В. Артемий Волынский. М., 2011, с. 265).
«Царствование императрицы не было таким уж кровавым — из столичной Тайной канцелярии в ссылку отправилось всего 820 политических преступников»
Иных данных не приведено, что делает вывод несерьезным. Зато эта мысль развита в его же книге «Бирон» (2006), где о Тайной канцелярии читаем:
«В петровскую и послепетровскую эпоху она являлась скромной конторой» с 15-ю служилыми, включая палача, и бюджетом 2 тыс. 100 р…. (1740 г.). В Москве было ее отделение со штатом в 12 человек, а «никаких местных отделений и тем более сети штатных „шпионов“ не было».
«В петровскую и послепетровскую эпоху она являлась скромной конторой» с 15-ю служилыми, включая палача, и бюджетом 2 тыс. 100 р…. (1740 г.). В Москве было ее отделение со штатом в 12 человек, а «никаких местных отделений и тем более сети штатных „шпионов“ не было».
Странно: Овцын был пытан как государственный преступник не в столице, а в Тобольске, и «шпион» в том деле тоже был, хоть и не штатный, но платный.
Возражать на полную несуразность неловко, но приходится, ибо ее повторяют. Политических преступников среди осужденных Тайной канцелярией почти не было. Даже в том деле, которое давало основание таковых подозревать — в деле Волынского, один из «судей» позже вспоминал [Долгоруков, 1909, с. 170]:
«мы отлично знали, что все они невиновны, но что поделать? Лучше подписать, чем самому быть посаженным на кол или четвертованным»[390].
«мы отлично знали, что все они невиновны, но что поделать? Лучше подписать, чем самому быть посаженным на кол или четвертованным»[390].
Столь же дутым было дело Александра Черкасского, смоленского губернатора, якобы задумавшего заговор в пользу будущего Петра III.
Единицы, кого в самом деле можно квалифицировать (с тогдашних позиций) как настоящих, а не вымышленных, политических преступников, отправлялись отнюдь не в Сибирь. Таковы солдат Иван Миницкий, назвавший себя царевичем Алексеем Петровичем, и поп Гаврила Могило, объявивший его таковым (1738 г.), и они оба были посажены на кол [Корсакова, 1909, стл. 897].