Петя успокоился, опустил голову на подушку. Каюрский оказался тем самым Каюрским, о котором он слышал от бабушки. Да и не похож был на разбойника, скорее на защитника. Безусловно, он и в самом деле знал бабушку, а главное — хорошо к ней относился.

— Роза Моисеевна меня прямоте и смелости учила. Всем говорить правду в глаза. Она никого не боялась: ни парторга, ни ректора. Говорила, что думала. А думала она правильно, по-марксистски!.. Про вашу нацию говорят, что очень трусливая, что евреи вообще не гибли, за чужими спинами прятались. Но я ему, который так говорил, в морду кулаком ударил. Ты, говорю, статистику знаешь? Нет? То-то! На смерть шли, на эшафот, под пули! Десятки тысяч! Я зна-аю. У нас в Сибири евреев всегда уважали как людей. Это вы наших писателей юдофобской мерзости обучили. Я вообще не люблю этих, которые всюду виноватых ищут вместо того, чтобы на себя поглядеть. Ты как думаешь? Они вообще про вашу нацию черт-те-что говорят. Что вы, мол, пришельцы, инопланетяне, то есть. Я не верю, хотя заманчивая идея. Но это уже вопрос антропологии…

Петя зевнул устало. Но испугался, что выглядит невежливо, и, преодолевая сонливость, спросил:

— А что у вас за шрам на шее?

— Воевал я. Я ж тебе, Петька, сказал, что мы, сибиряки, Москву спасли! Но я и на фронте учился! Представляешь. «Краткий курс» наизусть выучил!.. Это меня спасло между прочим, когда я особиста по морде хлопнул. Пошли меня таскать, а я им наизусть целыми страницами из «Краткого курса». Отпустили.

— Вы прямо, как Жюльен Сорель. Тот тоже за книгу прятался.

— Кто такой?

— Герой «Красного и черного», роман Стендаля, — через силу отвечал засыпающий Петя. Но очнулся от энтузиазма Каюрского.

— И когда же ты, Петька, успел стольке, прочесть?! Вот молодец! — гудел-гремел Каюрский громким шепотом, едва сообразуясь с тем, что уже глубокая ночь и все спят, поэтому надо шептать — Я только русскую классику одолел, кое-что из философии, да Маркса с Лениным. Зато я лучше многих понимаю общеметодологические основания искусства, социально-классовую и общечеловеческую природу творчества, их диалектику. Понимаешь, о чем я? Марксизм — это оружие, надо только умеючи его применять. Ругают, скажем, классовый подход, партийный подход, а ведь классовость и партийность — это эстетические категории!.. А! Ловко: Что скажешь?

— Я не знаю, — слабо ответил Петя.

— Ну это ничего. Не ты один! Многие не знают и не понимают, хотя уверены в противоположном. Ничего, я им докажу! Скудоумные людишки, вроде Гани Иволгина из Достоевского. Уж русскую классику я знаю!.. Приспособленцы! Живут не ради истины, а ради корысти, ради того, чтобы выжить! А на хрена мне такая жизнь! Придешь к такому в гости, он тебе нарежет колбасу тончайшими ломтиками: нажмешь пальцем, а она продавливается. Ты помнишь, Ганя за три рубля пополз бы. А у вас и за рубль поползут. Жадные здесь, как деревенские. Потому и смысл потеряли. Я им сказал: вам второй раз марксизм в подполье загнать не удастся! Циники и иуды наверху власти собрались. Коммунистические идеалы для них как прикрытие! Но марксизм выстоит! Я жизнью за это отвечу, ведь я за марксизм кровь проливал!