Еще одно изменение в восприятии вооруженных конфликтов, лишь наметившееся в эпоху позднего Средневековья и получившее дальнейшее развитие в период Нового времени, связано с пониманием войны как «нормальной» составляющей внешней политики. В период XIV–XV вв. осмысление любой войны традиционно сопровождалось рассуждениями о грехах, божественной каре и борьбе за справедливость, но, тем не менее, уже ясно наметилась тенденция к признанию военных действий законным и «естественным» способом отстаивания национального интереса и достижения поставленной цели; всего лишь более радикальной, чем дипломатические переговоры, формой внешней политики.

В периоды длительных внешнеполитических конфликтов, когда сообщество нуждается в «доказательствах» унаследованного от предков превосходства над противниками, неизменно усиливается интерес историографов и простых «обывателей» к героическому прошлому. Коллективное представление англичан эпохи Столетней войны о прошлом обладает типичным набором характеристик, присущих большинству этнополитических мифов (например, идентификацией этнических предков с каким-либо «славным» народом, хорошо известным по сочинениям древних авторов или фольклорным преданиям; преувеличением различного рода «достижений» предков и т. д.). Из общего свода памяти о прошлом общество в определенной ситуации избирало наиболее актуальные и злободневные эпизоды своей истории, которые со временем могли предаваться забвению или радикально переосмысляться.

Помимо повышенного интереса к далекому мифологизированному прошлому хочется отметить столь характерную для военной истории мифологизацию настоящего или недавнего прошлого. Мифологизация предводителя или героя играет важнейшую роль в жизни любого сообщества, особенно в кризисные периоды, способствуя его сплочению и мобилизации. При этом мифологизированный образ героя становится не только объектом почитания, обретая некие сакральные функции, но и примером для подражания, являя собой концентрацию актуальных положительных характеристик. Подобное происходит не только с героями прошлого (например, с королем Артуром), но и с современниками (Робертом Ноллисом, Бертраном Дюгекленом, Генрихом V, Жанной д'Арк), постепенно утрачивающими в массовом сознании черты реальных людей и приобретающими символические характеристики.

Наконец, хочется подчеркнуть, что в английской историографии классического и позднего Средневековья происходит складывание некоего постоянно воспроизводящегося и передающегося от поколения к поколению канона повествования о прошлом. Английские историографы «присваивают», включают в историю своего народа прошлое и завоеванных племен (бриттов, валлийцев), и завоевателей (римлян, датчан, нормандцев), выстраивая единое непрерывное повествование, которое, являясь по сути историей не столько народа, сколько земли, тем не менее играет важнейшую роль в национальном самосознании. В свете выстраивания непрерывной истории показательны изменения, произошедшие с рассказами об англо-французских отношениях в период правления Ричарда II. Первоначальное резкое осуждение внешнеполитического курса Ричарда историками-современниками, в особенности приверженцами дома Ланкастеров, сменяется полным переписыванием хронистами второй половины XV в. истории столетней давности. В их трудах конец XIV в. предстает очередным победоносным этапом войны, ознаменованным проведением организованных королем крупномасштабных кампаний во всех традиционных для английской внешней политики направлениях (во Франции, в Шотландии, на Пиренеях и во Фландрии), что свидетельствует о некой унификации представлений об английских государях и формировании идеализированных образов патриотов-победителей.