По своему содержанию проповеди францисканца отнюдь не ограничиваются обычными церковными темами, они затрагивают самые различные вопросы политической и домашней жизни.

Он учит любви к своей прекрасной родине и призывает к ее объединению: «Скажи мне, какую страну ты бы мог назвать, в которой было бы приятнее жить, чем в Италии? Я утверждаю, что если бы не было этого порока раздробленности, нигде не было бы места, которое могло бы с ней сравниться. Ведь Италия страна даже слишком приятная, что приводит к изнеженности»[429].

Он не порицает развития ремесел и торговли — основы благоденствия его страны, но резко выступает против злоупотреблений как в том, так и в другом. Так, он саркастически описывает методы обсчета купцами покупателей: имея дело с какой-нибудь старухой, такой торгаш быстро-быстро отсчитывает ей сдачу: «Держи! держи! держи! — один, два, три, пять, семь, восемь, десять, тринадцать, четырнадцать, семнадцать, девятнадцать и двадцать!»[430].

Он решительно осуждает всякий обман неопытного, не знающего местных обычаев и цен покупателя: «Ты идешь продавать свой товар на площадь, и приходит иноземец и спрашивает: "Что хочешь ты за это?" — "Я хочу тридцать сольди. А своему согражданину ты то же самое продаешь за двадцать сольди"»[431].

Он отстаивает старые, веками установленные методы ведения дома, хозяйствования, воспитания детей, но делает это не из ненависти к новому, как бы он его ни критиковал, а из той естественной, обычной консервативности широких масс простого народа, тяжелая, полная забот и лишений жизнь которых неизбежно затрудняет и замедляет для них не только усвоение, но и понимание новых идеалов, введенных в обращение имущими кругами и отвечающих образу мышления и вкусам этих кругов. Этот образ мыслей простых людей, среди которых и для которых жил Бернардино Сиенский, хорошо раскрывается в одной из его проповедей, в ответе рака, который на вопрос, зачем он ползает назад, сказал: «Так ползал и мой отец».

Конечно, проповедь этого святого во многом определялась учениями и предписаниями католической церкви, убежденным, хотя и не всегда вполне правоверным представителем которой (вспомним обвинение в ереси) он, несомненно, был. Но общий стиль его простой, доходчивой речи глубоко народен, он типичен для той народной струи в культуре итальянского Возрождения, которая, идя рядом с более заметной и яркой струей верхушечной, создает вместе с последней общий характер этой культуры.

Само собой понятно, что религиозный вариант народной струи не является ни единственным, ни наиболее характерным, что показывают другие литературные произведения, эту струю представляющие. Таковы хотя бы народные поэмы, ходившие под именем «Водовоза» (II Aquettino), под каковым псевдонимом, возможно, скрывался уже известный нам Джованни да Прато, автор «Виллы Альберта». Наиболее характерна большая поэма «Джетта и Бирри». В ней в написанных на народном, разговорном языке живых и веселых стихах пересказывается содержание комедии Плавта «Амфитрион», только что введенной в обиход гуманистами. Но приключения двух знатных и богатых братьев-близнецов, постоянно принимаемых один за другого, описываются не с точки зрения вкусов и интересов этих, формально главных, героев сюжета, а с позиций их смышленных, веселых и энергичных слуг — Джетты и Бирри, истинных представителей умного и неунывающего итальянского народа. Они участвуют во всех перипетиях действия, комментируя их, высказывая трезвые, реалистические, иногда грубоватые взгляды, критикуя, высмеивая поведение своих господ, их корыстолюбие, властолюбие, их увлечение мифологией и античностью вообще, их разврат и лицемерие. Общество начала XV в. представляется здесь не в том парадном, приукрашенном виде, в котором его рисуют гуманисты и их идеологическое окружение, а таким, каким его видели представители народных низов, со всеми его противоречиями и теневыми сторонами, своеобразно сочетающимися с элементами передовыми, прогрессивными[432].