— Конечно.

Ну как?

— В самом деле, как мы могли пройти мимо такого стиха, — оценил Азаров. — То, что его нет в школьной программе, не освобождает нас от ответственности за свое невежество.

— В том-то все и дело. Призвание человека самому становится свободней и дарить свободу других. Я был вице-премьером, у меня было много власти. Я стал припоминать: много ли я привнес свободы на своем посту? И вынужден был констатировать, что такого почти не было. Когда сам не сделал то, что мог бы сделать, когда другие не позволили. Знаешь, у нас удивительная страна, почти все наши усилия сводятся к тому, чтобы сократить людям поле свободы и навязывать им все новые ограничения. Зачем мы так поступаем, не понятно, но это у нас просто сидит на генетическом уровне. Сами себе вредим; если отнимает у людей свободу, никого развития не получаем. Мысль вроде бы простая, а не доходит до многих.

— Вот потому я и занимаюсь тем, чем занимаюсь, — сказал Азаров.

Герман Владимирович задумчиво посмотрел на сына.

— Удивительное дело, прочитав это маленькое стихотворение, я понял больше, чем после прочтения десятка умных книг. Меня не отпускает ощущение какого-то прозрения. Давно со мной такого не случалось. Вот и значение твоей деятельности стал осознавать лучше. Согласись, Алеша, странная все же штука жизнь.

— Странная, — согласился Азаров. Он подумал о Соланж. Может, все-таки отцу рассказать о том, что произошло?

— И все-таки ты какой-то не такой, — констатировал Герман Владимирович.

— Я рад, что мы с тобой поговорили, отец.

— Очень тебя прошу, себя береги и Ростика. Не рискуйте понапрасну. Этот чертов вирус и эта чертова власть одинаково опасны. А кто больше, поди, разберись.

— Надо мне тоже выучить наизусть эту «Птичку», — улыбнулся Азаров. — Как там заканчивается?

— Когда хоть одному творенью, Я мог свободу даровать! — процитировал Герман Владимирович.

197.

— Мне кажется, я сделал что-то не то.

— О чем это ты?

— Я разговаривал с этой француженкой.

— И что?