П и с а т е л ь. Что, что? Да, были у меня некоторые блуждания. Но у кого их тогда не было? Даже у Горького…

К р и т и к (с неприятностью в голосе). Оставим в покое Алексея Максимовича.

П и с а т е л ь. А я о нем и не пишу. Натурально, был с ним знаком, а не пишу. А вот о Саше, простите, хочет Иерихон Иерихонович или не хочет, а пишу, и мне известно чуть поболее, чем ему! Итак, предоктябрьское лето. Как в медиумическом трансе, поэт слышит…

К р и т и к. Ничего медиумического.

П и с а т е л ь. Однако, мой дорогой, я соблюдаю дух эпохи…

К р и т и к. Не надо.

П и с а т е л ь. Но если тема моя «Блок в Октябре» и если, наконец, я выступаю как живой свидетель…

К р и т и к. Не надо.

П и с а т е л ь (совсем обиделся). Извольте, для широты картины я буду опираться не только на свои воспоминания, но и на воспоминания других. Зинаида Гиппиус, впоследствии подлая эмигрантка, рассказывает о своем телефонном разговоре с ним. Она пригласила его участвовать в антибольшевистской газете. Тогда еще выходили антибольшевистские газеты. Сашка отказался. В доме Мережковских взвизгнули: «Да не с большевиками ли вы?» — «Если хотите, — ответил он, — то скорее с большевиками».

К р и т и к (задумался). Это вы цитируете по книжке, которая вышла  т а м?

П и с а т е л ь. Но в этом-то как раз весь эффект!

К р и т и к. Не надо.

П и с а т е л ь. Что, что? А мои воспоминания о тогда еще подозрительном Шаляпине — какой имели успех? И кто-то умывал руки?.. (Напевая.) «На сердце гнет немых страданий, счастливых дней не воротить…»

К р и т и к (сдался). Бессмертны вы. Заходите в редакцию. Посоветуемся с народом.

П и с а т е л ь (прощаясь). Можете на меня положиться.