Я заставляю себя дышать медленно. Главное, не дать вырваться словам, которые так и вертятся у меня на языке: «Это ты гад, а не они! Как ты можешь так говорить о людях?» Но я помню, о чем меня предостерегал Вальтер. Никто не должен узнать, что я думаю на самом деле.

– У него есть британская виза. Если ты вызволишь его из тюрьмы и поможешь разобраться с налогом на выезд, то он уедет из страны, и все. У них ничего больше не осталось. Дом сожгли…

Папа опять срывается с места, его трясет.

– Через мой труп!

Все идет не так, как я задумала, ситуация выходит из-под контроля.

У окна он замирает. Смотрит на дом через дорогу.

– Ты знаешь, что Ингрид от нас уходит? – говорит он вдруг, совершенно спокойно.

– Что?

– Ингрид уходит. После Рождества. С моего благословения. Она хочет исполнить свой долг перед Рейхом.

– Почему мы сейчас говорим об Ингрид?

– Она отправляется в Лебенсборн. Ты знаешь, что это такое?

Я мотаю головой. У меня нет никакого желания говорить сейчас об этой скотине Ингрид, хотя я, конечно, буду только рада, когда она уберется из нашего дома.

– Это государственная программа под названием «Источник жизни», цель которой – обеспечить Германию нужным количеством детей арийской расы. Их будут воспитывать с одной-единственной целью: сражаться за Гитлера против его врагов, евреев. Ингрид уже прошла все медицинские и генеалогические исследования, в ее крови нет чужеродных примесей, она не передаст своим детям никаких болезней. Чистоту характера она доказала. Ей подберут достойную пару среди офицеров СС, и они родят ребенка, которого сразу передадут на воспитание в государственный детский дом, как и многих других, рожденных для фюрера. Ингрид сделала прекрасный выбор – бескорыстный, на благо страны. Когда все закончится, она либо вернется к нам, либо выйдет замуж, по своему выбору.

У меня холодеет под ложечкой.

– Зачем ты рассказываешь мне об этом?

Папа делает ко мне несколько шагов:

– Потому, Герта, что нам надо записать на эту программу тебя. Жалко, цвет волос у тебя не тот, да и порода не совсем подходящая, но я надеюсь, что для моей дочери сделают исключение.

Во рту у меня становится горько, и я сглатываю.

– Я слишком молода! Ты не можешь меня заставить!

Папа улыбается, глядя на меня. Улыбка змеится по его губам, не затрагивая глаз.