Марджери вдруг вспомнилось, как Барбара однажды сказала ей: «Ну, если считаешь, что я с тобой слишком строга, то лучше еще разок хорошенько подумай. А я просто не буду тебя замечать, пока ты не доешь овощи».

И Марджери решила притвориться, будто вовсе не замечает выкрутасов мула. Она сказала ему – хотя он, скорее всего, не понимал по-английски, но ей это было безразлично, она уже совершенно отчаялась: «В общем, ты можешь плавать сколько угодно, мне все равно», – и изобразила на лице полнейшее равнодушие, даже скуку. И даже стала что-то насвистывать.

И мулу осталось только сдаться. Он сразу перестал крутиться в воде и потихоньку побрел к берегу.

* * *

До Пума они добрались, когда было уже совсем темно. Небо было сплошь усеяно яркими звездами. Марджери до тех пор барабанила в двери кафе, пока в окне не появился его хозяин, заспанный и смущенный. Его жена, собственно, и предложила в итоге план дальнейших действий. («Я и не знала, что у него есть жена», – с удивлением заметила Инид.) У одного из их приятелей, оказывается, имелась рыбачья лодка. И если через двадцать четыре часа Марджери сумеет «в полной боевой готовности» оказаться на берегу залива – поскольку завтра днем ожидается резкое ухудшение погоды, – то этот рыбак сумеет под покровом ночи вывезти их с острова. Правда, для багажа места в лодке будет не особенно много. Но, так или иначе, он поможет им покинуть Новую Каледонию.

Чтобы хоть как-то расплатиться, Марджери предложила этой милой паре карманный путеводитель преподобного Хораса Блейка. Больше у нее практически ничего не осталось.

– Ха-ха-ха! – заливалась жена хозяина кафе, тыча пальцем в картинки. – Comme c’est drole![41]

К своему бунгало они приближались очень медленно, опасаясь сразу увидеть невосполнимые разрушения. Однако хижина сумела выстоять и на этот раз. С первого взгляда все было точно таким же, как и перед их отъездом. Дверь закрыта, крыша цела. И внутри ничего не разбито и не затоплено. Мало того, в хижине все было аккуратно прибрано! Разбросанные одеяла и полотенца аккуратно сложены. Миски и кастрюли, в которых они держали воду, были высушены и выстроены на полочке в ряд. Матрас, на котором Инид устроила некое подобие гнезда, был убран с пола и вернулся в ее комнату, на кровать; картина с младенцем Иисусом висела на стене под прямым углом к полу; кресла на веранде кто-то расставил так, чтобы удобней было наслаждаться пейзажем. И лишь зайдя в свой кабинет, Марджери вдруг почувствовала некую невнятную угрозу. Казалось, где-то там притаилось невидимое зло. Кто-то явно рылся в ее вещах, а потом рассовывал их как попало; некоторые образцы, которые она оставила в коробках, тщательно завернутыми в корпию, теперь валялись на полу. Один из блокнотов лежал на столе раскрытым. Одна жестянка из-под «Спама» была совершенно изуродована: ее, похоже, растоптали; одна из готовых витрин была сунута в другое место. В общем-то особых разрушений тут тоже не было, но ко всем ее вещам явно кто-то прикасался, перебирал их и даже вскрывал. Она пересчитала образцы, пытаясь понять, все ли на месте или чего-то не хватает, – и снова у нее возникло странное ощущение, что кое-что явно исчезло. С другой стороны, в последний раз она была здесь целую неделю назад, а Инид тогда сильно болела, так что в ее собственных мыслях царил полный кавардак. И Марджери сразу принялась приводить в порядок свои записи и заново упаковывать коллекцию. Ведь через двадцать четыре часа их будет ждать лодка, а потом они будут совершенно свободны.