Я поворачиваюсь к морю и, превозмогая боль, продолжаю спускаться по камням вслед за Пьетюром. С каждым шагом мне в бок словно входит лезвие. Я дышу сквозь стиснутые зубы. Пьетюр протягивает мне руку, но я выдавливаю из себя улыбку и знаком велю ему не останавливаться. Я продвигаюсь вперед все медленней, спотыкаюсь все чаще. Ноги и руки горят огнем, кожа пересохла. Наконец, задыхаясь, я тяжело оседаю на камни и кричу Пьетюру:

– Брось меня!

– Не глупи.

– Ты должен идти. Нас схватят.

– Ты…

– Пьетюр, я уже покойник.

– Неправда. Не говори так, не то я сам тебя убью. А ну вставай. – Голос его дрожит, и он, стиснув зубы, пытается поднять меня на ноги.

Я отмахиваюсь от него.

– Дай мне умереть. Найди лодку. Дождись торгового судна на каком-нибудь из островов и отправляйся с ними в Данию.

– Ты пойдешь со мной. – В глазах у него нестерпимая боль.

Я качаю головой.

– Я буду знать, что ты жив, и это принесет мне утешение. Там с тобой перестанут обращаться как с выродком. Ты будешь свободен и начнешь новую жизнь.

– Я не оставлю тебя… – Голос его надламывается. Я никогда не видел, чтобы он плакал. Он яростно вытирает слезы.

– Так нужно, – мягко говорю я.

– Я лучше умру, – цедит он сквозь зубы. Я знаю это выражение. Его не переубедить. И поэтому я медленно киваю и соглашаюсь отдохнуть, соглашаюсь поспать. Мы сворачиваемся в клубок, он крепко обнимает меня. Все его тело дрожит, но я не знаю, от холода или от отчаяния.

Со мной он никогда не будет свободен. Я навлеку на него гибель.

Я просыпаюсь в темном чреве ночи, при слабом свете звезд. Прижимаюсь губами к губам Пьетюра. Он ворочается во сне и тянется ко мне. Я целую его руку и кладу ее ему на грудь. Снимаю со своей шеи кожаный шнурок, на котором болтается крошечная фигурка из стекла. Торговец сказал, что это Иуда Фаддей, католический святой и покровитель отчаявшихся, но для меня это было неважно; мне понравилась сама вещица.

Я вкладываю фигурку в ладонь Пьетюра. Обвязываю края плаща вокруг шеи, чтобы получилось нечто вроде мешочка, в котором матери носят на груди детей, и наполняю его камнями. В первую очередь я кладу туда амулет, который мне дала Роуса. Всякий раз, как я наклоняюсь, боль впивается в меня ножом; самодельный мешок слишком тяжел для моих ослабевших от лихорадки мускулов. Я боюсь, что камней не хватит. Впрочем, я не раз видел, как люди тонут, и знаю, что хватит одного вдоха.

Пьетюр спит. Я поднимаю мешок над головой и вхожу в море.

Вода холодна.