Вершилов бросил беглый взгляд на стенные часы, но, как бы ни был скользящим его взгляд, она уловила его:
— Вам некогда? Я задерживаю вас? Да? Скажите правду.
— По правде говоря, некогда, — признался Вершилов.
— Тогда я постараюсь быть более краткой…
Странное дело: вдруг, в один миг лицо ее изменилось, стало жестким, деловитым. Вершилов мысленно подивился: может быть, вот она какая, ее настоящая, подлинная сущность!
— Вы не пожелали держать моего мужа в клинике, это ваше право, разумеется, но быть милосердным — ваша обязанность.
— Что значит в данном случае быть милосердным? — спросил Вершилов.
— Вы сами знаете, что это значит.
Она встала, близко подошла к нему, до него донесся запах каких-то пряных, крепких духов.
— Надо взять Ткаченко обратно в клинику…
— Взять? — переспросил Вершилов. — Но, во-первых, как можно его взять, если он решительно, по всем параметрам здоров?
— Можно! — убежденно сказала Лариса Аркадьевна. — На этом свете все можно!
И следа не осталось от той беспомощной, плаксивой мягкости, которой всего лишь несколько минут тому назад было проникнуто все ее существо.
Жестко непримиримый взгляд, деловито насупленные брови, неожиданно твердая складочка возле губ как бы ожесточила не только рот, но и все лицо, ставшее разом из нежного, тонко очерченного костистым, яростно напряженным, откровенно злым.
— Надо взять его обратно в больницу, придумайте что хотите: что только сейчас получили его снимки и убедились, как он серьезно болен, что ему необходимо, настоятельно необходимо лечиться в стационаре, что… — Она оборвала себя, обернувшись на скрип двери: вошла Зоя Ярославна, вынула из кармана пачку сигарет, зажигалку, прикурила.
Мельком глянула на Ларису Аркадьевну, сказала:
— Тут вот какое дело…
— Нет уж, позвольте!.. — властно остановила ее Лариса Аркадьевна. — У меня дело, уверена, поважнее любого вашего…
— Неужели? — почти искренно удивилась Зоя Ярославна, до того ее поразила категоричная, не желающая ни с кем считаться бесцеремонность.
Выразительно посмотрела на Вершилова: это еще кто такая?