Что же это такое? В самом деле — что? Вареников сказал некоему Ткаченко, что за деньги он устроит его в больницу, да еще в отдельную палату, да, кроме того, еще ему надо будет делиться с заведующим отделением, иными словами, с ним, с Вершиловым…

— Какая гадость… — медленно произнес он. — Какая омерзительная, подлая гадость…

Не глядя на Ларису Аркадьевну, встал из-за стола.

— Полагаю, наш разговор окончен…

— То есть как окончен? — Она смотрела на него, не робея, притворно удивленно раскрыв глаза. — Почему окончен?

— Если хотите, можете жаловаться на меня, — тихо произнес Вершилов, чуть задыхаясь, у него всегда, когда он волновался, падал голос и словно бы не хватало дыхания. — Можете писать во все инстанции, это ваше право, но разговаривать с вами и слушать вас я не желаю. Это тоже мое право.

— Вот как? — сказала Лариса Аркадьевна. — Это вы серьезно?

Она еще храбрилась, никак не желала сдаваться, однако чувствовалось, что запас ее наглости явно иссяк. И стало понятно, прежде всего ей самой, что ничего у нее не получилось, ничего ровным счетом она не сумела добиться.

Глаза ее окончательно потемнели, губы сжались.

Зоя Ярославна подошла к ней, мягко, но настойчиво тронула за плечо:

— Пожалуйста, пойдемте…

Лариса Аркадьевна рванулась от нее:

— Оставьте меня!

Но Зоя Ярославна была настойчива и не любила уступать, это знали все те, с кем ей приходилось сталкиваться.

— Пойдемте…

Почти силой натянула на плечи Ларисы Аркадьевны щегольскую ее шубку, приподняла с кресла.

— Пойдемте, — повторила.

И та послушно, осознав всю бесполезность своего прихода, поднялась, вышла вместе с Зоей Ярославной из кабинета, не произнеся ни слова.

Спустя несколько минут Зоя Ярославна вернулась. Стоя возле стола, сказала:

— Проводила до самого выхода. Полагаю, больше не явится…