— Сейчас, милок, как же не показать, покажу…

Старуха встала, зашагала рядом с Корсаковым. Она оказалась неожиданно высокой, чуть ли не с него самого ростом, шагала она быстро, уверенно.

— Вот, милок, видишь, крыша зеленая, а на крыше вроде бы петух стоит?

— Вижу, — ответил Корсаков.

— Вот он и есть, Валин дом, понял?

Корсаков протянул руку:

— Спасибо вам самое большое…

— Не за что, милок.

Старуха повернулась и все тем же быстрым, бодрым шагом пошла обратно. А Корсаков открыл калитку дома.

В большой, очень светлой, оттого что с трех сторон в ней были широкие, во всю стену окна, комнате сидел за столом старик, нагнувшись над столом, читал газету.

При виде Корсакова поднял голову. Седые, коротко стриженные волосы, желтые, впалые щеки, под глазами темные круги.

— Вам кого? — спросил, голос у него был хриплый, словно бы натруженный долгой и громкой речью.

— Валя дома? — спросил Корсаков.

— Нет еще, скоро будет, — ответил старик. — А вы кто? Из города? Из управления?

— Из города, — ответил Корсаков. — Только не из управления.

Старик отложил газету. Хотел еще что-то сказать, но закашлялся, кашлял он долго, надсадно, со стоном.

«Пневмосклероз, возможно, и бронхоэкстатическая болезнь», — определил Корсаков.

Старик наконец откашлялся и немедленно закурил папиросу.

— Зачем же вы курите? — спросил Корсаков. — Такой страшный у вас кашель, а вы еще курите!

— Привычка, — сказал старик, с видимым наслаждением затягиваясь, — говорят же, что привычка вторая натура, а я, знаете, чуть ли не полвека курю, никак, полагаю, не меньше!