Невысокий бугорок, заросший уже увядшей, пожелтевшей травой, деревянный крест над бугорком, на кресте выведено красным фломастером:

«Евдокия Сидоровна Кергетова».

— Это Вася, мой старший, написал еще весной, — пояснила Валя. Нагнулась, стала выдергивать увядшую траву из земли.

Снизу вверх глянула на Корсакова.

— Раньше я чаще бывала у мамы, а теперь просто времени не хватает…

Виновато вздохнула:

— Конечно, я понимаю, это нехорошо, надо уметь найти время, мама наверняка бы нашла…

Снова опустила голову, прилежно выдергивая траву. Потом легко встала.

Корсаков молча стоял, глядя на могилу. Может быть, никого лучше Дуси не довелось повстречать в своей жизни. А больше они так и не встретились. Как это у Исаковского?

Кажется, так. Вроде не переврал…

На миг закрыл глаза. Впервые за все эти долгие часы вспомнилось давнишнее, то, что прошло и все-таки не забылось до сих пор, то, что желал увидеть во сне и не увидел. Он уходит все дальше, все дальше от Дуси, а она стоит недвижно возле своей калитки, глядит ему вслед. Конечно же она знает, как не знать, сейчас он повернется, побежит к ней, еще раз, напоследок простится с нею…

Он давно уже не плакал. В последний раз тогда, когда хоронил маму. А теперь почувствовал: как бы ни старался, не в силах сдержать слезы.

Отвернулся от Вали, крепко-накрепко вытер глаза ладонью. Валя шагнула к нему, тронула его руку рукой.

— Поплачьте, — сказала тихо, — тогда полегчает…

От ее тихого голоса, оттого что он вдруг, разом понял, она все знает, все как есть, слезы полились сильнее. Обеими руками он обнял ее голову, прижал к себе, вдыхая запах ее волос, похожий на запах свежих, весенних листьев.

Так они долго стояли в молчании, потом Валя сказала:

— А я сразу догадалась, как только вас увидела.

— Тебя, — поправил он, и она послушно повторила:

— Хорошо, тебя.

— Почему ты догадалась?