— Могу сыграть. Роль знаю назубок. Диккенс — мой любимый писатель.

— Ну и что с того? — спросил главный. — Мой тоже, однако режь меня, жги меня, а я никогда не сыграю ни Флоренс, ни мистера Домби, ни даже крошки Доррит.

— А я сыграю, — не сдавалась Вероника. — Я эту роль давным-давно выучила.

Главный удивленно спросил:

— Зачем?

— На всякий случай, — ответила она.

Сыграла Вероника неплохо, может быть, не так мастерски, зато искренне трогала своей юной угловатостью, какой-то присущей ей неподдельной непосредственностью, почти детской незащищенностью, удивительно подходившей именно к этой роли.

— Ну-ну, — сказал главный после спектакля. — В общем, конечно…

Больше он ничего не сказал, но и этого было достаточно. Главный не был многословен, кроме того, он немного побаивался актрисы, с которой, все знали, уже много лет длился затяжной, довольно занудный роман, в котором, как она сама признавалась, лучшие страницы давно прочитаны…

Еще несколько лет прошло, и Вероника стала ведущей актрисой театра.

Завистницы откровенно судачили:

— Ей легче легкого: ни быта не знает, никаких забот, не то что некоторые…

Некоторые, в самом деле, были немало обременены бытовыми трудностями — дети, семья, домашние заботы, иной раз и на репетицию опоздаешь, и роль выучишь не очень твердо, и сыграешь на спектакле спустя рукава, и так случалось…

А Вероника могла всецело, всем своим существом отдаться искусству. Настенька сумела освободить от всего. И когда тяжело заболела мать Вероники, сырая, полная дама, Настенька преданно, терпеливо ухаживала за нею, скомандовав раз и навсегда:

— Ты, Вера (она никак не соглашалась звать Веронику иначе чем Вера, считая, что Вера правильное и, кстати, очень красивое имя, не то что какая-то придуманная Вероника), играй себе сколько твоей душеньке угодно, учи свои роли и играй, ты мне не нужная, без тебя справлюсь…

Спустя примерно полгода, когда Вероника осталась вдвоем с Настенькой, встретился ей Арнольд Смоляров, студент последнего курса консерватории, будущая звезда. Так о нем говорили решительно все. Арнольду уже случалось выступать в сборных концертах, и всегда с шумным успехом, у него был поразительной красоты, нежный и в то же время сильный голос, так называемый драматический тенор, правда, внешностью он не удался, был невысок, мелкого сложения, лицо невыразительное, черты лица словно бы слеплены наспех, кое-как, только зубы хороши, белые, крупные, один в один. Однако Веронике казалось: когда Арнольд поет, он преображается, становится почти красивым, даже вроде бы выше ростом.