Спектакль был долгий, в пяти действиях, «Гроза» Островского, выступали молодые артисты, недавно принятые в театр, старых почти уже не было, Вероника вздыхала про себя: когда-то Катерину играла в очередь с самой Павловской, до сих пор иные театралы считали, что она сыграла нисколько не хуже, а может быть, даже лучше Ларисы Помпеевны Павловской…

В антрактах она ходила со своими драмкружковцами по фойе, то и дело раскланивалась со знакомыми, публика была премьерной, особенной, много знакомых, тех, кого она помнила и кто помнил ее, показывала драмкружковцам фотографии актеров, висевшие на стенах, поясняла:

— Это мой всегдашний партнер, а эта — страшная была стерва, но темперамент — непревзойденный, а это тот, кто основал наш театр, я еще застала его…

Кто-то из девочек увидел ее портрет, воскликнул восторженно:

— Смотрите, Вероника Алексеевна…

— Да, это я, — будто бы невероятно скромно, почти безразлично сказала она, внутренне ликуя: как славно получилось, что они сами набрели на ее портрет, ей не пришлось подводить и показывать, до чего славно…

* * *

Арнольд явился неожиданно, вдруг рано утром, Вероника еще спала: звонок в дверях, Настенька открыла дверь, удивленно воззрилась на незнакомого, очень худого человека в легком пальтеце, почти в летнем, хотя зима уже была в разгаре, на землю лег тяжелый снег, мороз по утрам был беспощаден.

Он стал на пороге, глядя на Настеньку слезящимися с мороза глазами. Большая, дорожная сумка легко свисала с его плеча.

— Вам кого? — сухо спросила Настенька. — Что ж вы молчите?

— Не узнала, Настенька? — в ответ спросил он.

Она вгляделась, узнала, тихо охнула:

— Неужели?

— Значит, я не так уж изменился, — усмехнулся он, усмешка была горькой, у Настеньки даже сердце сжалось, до того его жалко стало, глаза бы ее на него не глядели…

— Вера спит еще, — сказала, нарочно нахмурясь, чтобы не заплакать. — А я уже давно встала, ты же знаешь, я — птица ранняя…

Повернулась, пошла на кухню, он пошел за нею. Спросил негромко, но она услышала:

— Вероника одна или кто-то еще здесь?..

— Никого здесь нетути, — отрезала Настенька. — Идем на кухню, я тебе сейчас чай согрею…

Он скинул свое пальтецо, Настенька повесила его в прихожей, подумала сочувственно: «Ветром подбито, ничем иным…»

Однако вслух сказала весело: