Он ответил, слегка улыбнувшись:

— Спокойной ночи…

Утром Вероника встала раньше обычного, хотела напомнить Настеньке, чтобы покормила его хорошенько напоследок, может быть, курицу ему зажарила бы с собой или что-нибудь в этом роде…

Настенька сидела на кухне, руки в карманах фартука, глаза угрюмо, сосредоточенно глядят прямо перед собой, в одну точку.

Так странно было видеть ее без дела, ведь обычно она всегда бывала чем-то занята: то готовила обед, то мыла клеенку, драила кастрюли, случалось, подшивала подол платья Вероники или вязала для нее теплый немыслимой расцветки шарфик, который Вероника потихоньку снимала с шеи, выходя на улицу.

— Как там Арнольд? — спросила Вероника. — Встал уже, а то, поди, еще прохлаждается?

Против воли в голосе ее слышалось чуть ощутимое раздражение: в самом деле, свалился как снег на голову, нежданно-негаданно, думай теперь о нем, болей за него душою…

Настенька медленно, словно бы нехотя покачала головой:

— Нету Арнольда.

— Неужели уже ушел? — удивилась Вероника.

— Он еще вчерашний вечер ушел, — ответила Настенька. — Ты спать давеча легла, а он постучал ко мне, я говорю, ложись в кабинете, я тебе все чистое постелила, будешь спать, как царь земной, а он меня не слушает, говорит: «Прощай, Настенька, мне пора…»

— Как это пора? — не поняла Вероника.

— А вот так вот, спешил, стало быть, куда-то по своей надобности, я, по правде, не спросила, куда это он торопится, а надо было, наверное…

Вероника придвинула к себе табуретку, села напротив Настеньки.

Ушел, еще вчера вечером. Куда? Ведь никого у него нет, она не сомневается, никого на всей земле. Скорей всего, двинул себе на какой-нибудь вокзал, прибежище всех бездомных, лег там на голую скамейку, под голову свою дорожную сумку…

— Как же это так? — растерянно спросила Вероника. — А я не знала, я и не думала, что он уйдет вчера, он мне сам говорил, что уйдет только завтра, то есть сегодня…

— Надо было знать, — неподкупно сказала Настенька.

— Что знать? — спросила Вероника.

Настенька молчала, Вероника не могла, не захотела скрыть своего возмущения:

— Кто бы другой говорил, да не ты! Ты-то все знаешь, все на твоих глазах было!