Для меня Бялик — великий поэт, редкое и совершенное воплощение духа своего народа, он — точно Исаия, пророк наиболее любимый мною, и точно богоборец Иов. Как все русские, я плохо знаю литературу евреев, но поскольку я знаю ее, мне кажется, что народ Израиля еще не имел, — по крайней мере на протяжении XIX века, — не создавал поэта такой мощности и красоты. На русском языке стихи Бялика вероятно теряют половину своей силы, образности, но и то, что дают переводы, позволяет чувствовать красоту гневной поэзии Бялика.

Так может говорить только человек исключительной духовной силы, человек святого гнева, и — да возбудит этот гнев гордость народа пламенным сердцем поэта. Но как все крупнейшие поэты, Бялик обще-человечен, и когда читаешь некоторые его стихотворения, — до отчаяния жалко становится уже не еврея, а весь свой народ и себя самого.

И далее:

Эти слова великого отчаяния падают раскаленными углями не только на сердце еврея, нет, не только… Одним из наиболее сильных стихотворений Бялика является для меня «Сказание о погроме», — безжалостно карающее палача и справедливо — жертву, за ее покорность палачу. Сквозь сердце Бялика прошли все муки его народа, и сердце поэта глубоко и звучно, как большой колокол. Скорбь и гнев свой он выражает карающей речью пророка, но ему не чуждо и простое, милое-человеческое; когда он может, он является прекрасным лириком. Он, вообще, широкий настоящий человек, которому ничто в мире не чуждо, он любит народ свой до отчаяния, он говорит с ним языком мстителя, оскорбляет его, кричит голосом Байрона:

Пусть умру средь молчанья: не пятнайте слезами Мою память во гробе! Семь пожаров Геенны, что прошел я при жизни, Пусть найду и в могиле, Лишь бы худшей из пыток — вашим плачем на тризне Вы меня не казнили. Дайте гнить без помехи, глядя мыслью бессонной, Как гниете вы сами, И обглоданной пастью хохотать о бездонной Вашей муке и сраме…

Но это гнев любящего, великий гнев народного сердца, ибо поэт — сердце народа. Сквозь вихрь гнева, скорби и тоски пробивается ярким лучом любовь поэта к жизни, к земле и его крепкая вера в духовные силы еврейства.

Мы — соперники Рока, Род последний для рабства и первый для радостной воли!

Эта вера Бялика не вызывает сомнения у меня — народ Израиля — крепкий духом народ, — вот он дал миру еще одного великого поэта… [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 251–253].

Здесь, в контексте нашей темы, еще раз подчеркнем, что Хаим Нахман Бялик, столь высоко оцениваемый и любимый Горьким, был убежденный воинствующий сионист[156]:

Вопреки мнению Ленина <и еврейских социалистов — бундовцев — М. У.>, считавш<их> ассимиляцию евреев в России процессом не только прогрессивным, но и единственно перспективным, Бялик в течение всей своей жизни испытывал искреннее презрение к ассимиляции. В предисловии к книге о художнике Л. Пастернаке (Берлин, 1924) он пишет: «Душа <ассимилированных евреев> была отрезана от своего народа. Кров их народа представляется им чересчур бедным и тесным, чтоб поселить там свою широкую душу, и, выйдя искать великие дела вне его границ, они забыли его стезю навеки. Единственная дань, которую они отдали своему народу, была только несколько капель крови при обрезании, вскоре после рождения, и холодный труп — могиле на еврейском кладбище под конец, после смерти. Все остальное, все, что между этим: свет их жизни, мощь своей молодости, избыток духа и изобилие силы, крики души и биения сердца, все сокровенное и дорогое, накопившееся в их крови силой поколений и заслугами предков, — все это они принесли добровольно, как всесожжение на жертвеннике Бога чужого народа» [ГЕЙЗЕР].