Здесь автор уже начинает свой спор с Горьким, обращаясь к пьесе «Мещане», он весьма иронично говорит о Ниле:

Среди своих босяцких типов Горький ищет настоящего героя, такого, который «научил» бы жить и интеллигенцию. Сейчас в «Мещанах» он нам выставил Нила, машиниста, которым все почти персонажи пьесы захлебываются от восторга, неизвестно только почему. Горький объявляет всю интеллигенцию «мещанской», считая, что она вся, пожалуй, должна идти насмарку. Но, спрашивает автор, что такое его «„новый“ человек Нил и стоит ли из-за него копья ломать?». Оказывается, что этот персонаж все ненавидит и постоянно ругается, громя мещан, но в его поступках нет не только ничего героического, но и ничего «нового». Нилу кажется, что человек «портит жизнь», что сама по себе жизнь прекрасна. <…> Итак, начав с реверансов Горькому, автор деконструирует Нила полностью. Тот имеет свое особое credo — он желает вмешаться в «гущу жизни». Но «гущи» бывают разные <…>, из иных и не вылезешь: затянут, как болото гнилое, так что стремиться <…> в гущу жизни не всегда резонно. Единственная мысль Нила справедливая, но немного unzeitgemäs-sig[176], как сказал бы Ницше, выражена у него во фразе: «Да, хозяин тот, кто трудится»… Но новизной и эта мысль не отличается. Итак, что дает такого Нил, из-за чего стоило бы сдать всю мещанскую интеллигенцию в архив? Ничего или очень мало, отвечает автор. Вывод автора противоположен горьковскому — что мещанская интеллигенция нужна: романтизм бывает хорош, когда подымает дух упавшего гражданина, когда зовет его к борьбе. Но романтизм, который не щадит рядовых великой армии прогресса, бесполезен, а иногда и вреден. Автор предлагает «симпатичному певцу босячества» оглянуться на пройденный путь. На этом пути у него есть уже два предостережения: одно называется «Мужик», а другое — «Мещане» [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 216].

Среди своих босяцких типов Горький ищет настоящего героя, такого, который «научил» бы жить и интеллигенцию. Сейчас в «Мещанах» он нам выставил Нила, машиниста, которым все почти персонажи пьесы захлебываются от восторга, неизвестно только почему. Горький объявляет всю интеллигенцию «мещанской», считая, что она вся, пожалуй, должна идти насмарку. Но, спрашивает автор, что такое его «„новый“ человек Нил и стоит ли из-за него копья ломать?». Оказывается, что этот персонаж все ненавидит и постоянно ругается, громя мещан, но в его поступках нет не только ничего героического, но и ничего «нового». Нилу кажется, что человек «портит жизнь», что сама по себе жизнь прекрасна. <…> Итак, начав с реверансов Горькому, автор деконструирует Нила полностью. Тот имеет свое особое credo — он желает вмешаться в «гущу жизни». Но «гущи» бывают разные <…>, из иных и не вылезешь: затянут, как болото гнилое, так что стремиться <…> в гущу жизни не всегда резонно. Единственная мысль Нила справедливая, но немного unzeitgemäs-sig[176], как сказал бы Ницше, выражена у него во фразе: «Да, хозяин тот, кто трудится»… Но новизной и эта мысль не отличается. Итак, что дает такого Нил, из-за чего стоило бы сдать всю мещанскую интеллигенцию в архив? Ничего или очень мало, отвечает автор. Вывод автора противоположен горьковскому — что мещанская интеллигенция нужна: романтизм бывает хорош, когда подымает дух упавшего гражданина, когда зовет его к борьбе. Но романтизм, который не щадит рядовых великой армии прогресса, бесполезен, а иногда и вреден. Автор предлагает «симпатичному певцу босячества» оглянуться на пройденный путь. На этом пути у него есть уже два предостережения: одно называется «Мужик», а другое — «Мещане» [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 216].