В статье «Максим Горький и интеллигенция» (1902 г.) Жаботинский подмечает фальшь в восхищении общества горьковскими босяками:

Мужик со своими лаптями, онучами, прокисшим запахом полушубка казался дорогим и близким; в нем видели брата, которого при встрече не только стыдиться не надо, а наоборот, которым гордишься… К босяку такого отношения мы не замечаем. Им восхищаются, приходят в восторг от его мощи, удали, «размаха руки», но никто не идет жить в его среде, никто не чает найти там спасения, никто, наконец, не подумает взаправду делиться мыслями, чувствами и благами жизни с этими «огарками» человека, этими «бывшими людьми».

Мужик со своими лаптями, онучами, прокисшим запахом полушубка казался дорогим и близким; в нем видели брата, которого при встрече не только стыдиться не надо, а наоборот, которым гордишься… К босяку такого отношения мы не замечаем. Им восхищаются, приходят в восторг от его мощи, удали, «размаха руки», но никто не идет жить в его среде, никто не чает найти там спасения, никто, наконец, не подумает взаправду делиться мыслями, чувствами и благами жизни с этими «огарками» человека, этими «бывшими людьми».

Жаботинский резонно утверждает, что маргиналы Горького при всей своей личной свободе — люди по своему существу не деятельные, ни к чему путному в социальном отношении не пригодные. Он пишет:

Босячество есть протест против наших несовершенств. Но неправильно делать из этого вывод, что оно разумнее и привлекательнее жизни, что рядом с ним автор ни одного порядочного интеллигента не подставил. <…> Герои Горького в конце концов в своей свободе удовлетворения не находят. Это ведь свобода мнимая, свобода от обязанностей и прав, свобода от моральных уз и обязательств перед обществом; такая свобода — явление ненормальное, патологическое, и Горький прекрасно понимает это. <…> «И тесно все-таки!» — эти слова уничтожают все то удивительно красивое здание босяцкой свободы, которое создавал так неутомимо талант Горького. Точно взойдя на вышку возведенного им же здания, он увидел, что в сравнении с бездной у подножья его оно бесконечно мало и ничтожно [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 217].

Босячество есть протест против наших несовершенств. Но неправильно делать из этого вывод, что оно разумнее и привлекательнее жизни, что рядом с ним автор ни одного порядочного интеллигента не подставил.

<…>

Герои Горького в конце концов в своей свободе удовлетворения не находят. Это ведь свобода мнимая, свобода от обязанностей и прав, свобода от моральных уз и обязательств перед обществом; такая свобода — явление ненормальное, патологическое, и Горький прекрасно понимает это.