Антисемитизм все авторы «Щита» характеризовали как чувство гнусное, как «болезнь сознания», отличающуюся упорством заразительностью (акад. Д. Овсянико-Куликовский), <отмечая одновременно>, что «средства и приемы русских антисемитов — заграничного происхождения (П. Милюков). „Новейшая антисемитическая идеология есть продукт германской духовной индустрии…“ „Арийская“ теория…подхвачена нашей националистической печатью … Меньшиков повторяет мысли Гобино» (Ф. Кокошкин). Доктрина превосходства арийства над семитизмом — «германского изделия» (Вяч. Иванов) [СОЛЖЕНИЦЫН. С. 463].

Антисемитизм все авторы «Щита» характеризовали как чувство гнусное, как «болезнь сознания», отличающуюся упорством заразительностью (акад. Д. Овсянико-Куликовский), <отмечая одновременно>, что «средства и приемы русских антисемитов — заграничного происхождения (П. Милюков). „Новейшая антисемитическая идеология есть продукт германской духовной индустрии…“ „Арийская“ теория…подхвачена нашей националистической печатью … Меньшиков повторяет мысли Гобино» (Ф. Кокошкин). Доктрина превосходства арийства над семитизмом — «германского изделия» (Вяч. Иванов) [СОЛЖЕНИЦЫН. С. 463].

Несмотря на свою пагубную болезненность и, якобы, «чужеродность», антисемитизм вместе с горестями сотен тысяч евреев, принудительно переселяемых с территорий «черты оседлости»[335] в центральную часть России, неудержимо расползался по просторам Империи, проникая даже в те ее уголки, где о нем ранее слыхом не слыхивали.

В такой обстановке и появился на свет РОИЕЖ — побочное дитя военной истерии и усиления межнациональной розни. Горький был одним из немногих русских патриотов, которые не только понимали, что национальная политика правительства царской России ведет страну к катастрофе, но и во весь голос публично, несмотря на цензуру, осмеливались обвинять его в этом.

Войну, которую вот уже почти два года истребляет миллионы самых трудоспособных людей, уничтожает труды их дедов и отцов, портит плодородные слои земли, — эту войну начали тоже глупость и жадность, матери всех несчастий. На земле, наглотавшись кровью и плотью убитых, пышно растут цветы ненависти, отравляя нас ядом злобы и безумия. Особенно ярко вспыхнул злоба во дни военных неудач, и вот понадобилось оправдать эти неудачи, найти виновника их. Несчастье случилось потому, что воеводы повели солдат в бой без достаточного количества ружей, пушек, и снарядов: рассуждая разумно, справедливо, — воеводы и виноваты. Но виновниками несчастье объявили евреев, ославили их всех предателями и стали внушать эту клевету на целый народ всем русским людям. <…> Темный, раздраженный неудачами, многократно обманутый народ хочет знать — кто же виновник в несчастьях войны? Ему подставляют еврея и говорят: вот кто! <…> Конечно, среди 5 миллионов евреев, живущих на Руси, есть и плохие люди, но, ведь плохих людей еще больше среди сотни миллионов русских. Плохие люди — вовсе не редкость у нас, редкость — хорошие. <…> На еврея особенно легко клеветать, потому что он беззащитен и не имеет даже тех элементарных прав гражданства, которыми пользуется русский. Русский может жить, где хочет, евреи не могут, их принудили жить в нескольких губерниях, назвали эти губернии «чертой оседлости» и никуда не выпускают за нее. Теперь евреев перегнали в Россию, потому что «черта осёдлости» завоевана немцами. <…> Озлобление, вызванное войной, нуждается в жертве, и вот хитрые люди, желая свалить вину со своей головой на чужую, подставляют нам еврея, как виновника всех наших бед. <…> Совесть русского народа куплена, ослеплена криками о евреях и не позволяет ему разглядеть, кто настоящий враг, где он скрыт. Это усыпление совести очень выгодно для истинного врага русского народа и очень вредно самому народу. В эти трудные и страшные дни необходимо, чтобы вся разнопле-менная Русь — и евреи, и татары, и армяне, латыши, литовцы, грузины и украинцы — все жили дружно — и всё дружнее. Нам всем надобно собраться с разумом, силами и перестроить нашу жизнь получше, посвободне. Это пора сделать, давно пора, а то мы погибнем, развалимся. <…> Верить нареканиям и клевете на ближнего — не надо, и не на кого нам надеяться, кроме как на самого себя («О современности»[336] [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 246–249]).