<…>

Мы много разговаривали с ним о еврейской литературе и сионизме. Он сказал мне, что готов опубликовать <в своем издательстве «Знание»> отдельной книгой сборник избранных произведений, переведенных с иврита и идиша, и уже ведет об этом переговоры с еврейским писателем Шолом-Алейхемом. Он уже располагает несколькими

В начале 1912 г. Тейтель был вынужден выйти в отставку, после чего он целиком ушел, по его словам, в еврейские дела. «Большими делами я не занимался, — писал он в предисловии к своим воспоминаниям, — всю жизнь я и моя жена оказывали людям мелкие услуги, приходя на помощь, по мере сил, обращавшимся к нам в трудную минуту их жизни».

переводами, но не все они ему нравятся. Самой интересной вещью ему кажется рассказ Бялика «Арье „Баал Гуф“»[350], но, по его мнению, нужно сократить конец этого рассказа [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 439].

переводами, но не все они ему нравятся. Самой интересной вещью ему кажется рассказ Бялика «Арье „Баал Гуф“»[350], но, по его мнению, нужно сократить конец этого рассказа [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 439].

Нахум Соколов — один из видных деятелей политического сионизма, с 1906 года Генеральный секретарь Всемирной сионистской организации в своей статье «Беседа с Горьким» от 5/18–6/19 декабря 1905 года в варшавской ивритской газете «Хацвира», рассказывал о скептическом отношении Горького к будущему политического сионизма, поддержке им принципа национальной автономии, пропа-гандировавшейся БУНДом, и его категорическом неприятии идеи ассимиляции еврейского народа. Он писал:

Вчера я был в <петербургском> доме адвоката О<сипа> Г<рузенберга> и встретил выходящего оттуда Горького. <…> когда он вышел, адвокат спросил у меня, знаком ли я с Горьким? — Нет, незнаком! — Хочу ли я с ним познакомиться? — Разумеется! — Если так, то я дам вам письмо и поскорее идите к нему! Итак, вооруженный письмом, уже на следующие утро Я пошёл к Горькому. <…> .. без особой учтивости, но и без высокомерия, очень просто и естественно Горький пригласил меня войти в гостиную <…> и очень легко и по-дружески начал беседу: <…> Вы думаете, что я не знаю о вас, что я о вас ничего не слышал? Вы знаете, как мне хотелось с вами повидаться… Просто не было возможности… Вы живёте в Варшаве… Да, да, я знаю… <…> ..Он говорил о еврейских погромах, о том, что в них виновен только старый режим. Это тяжело больной, который не уйдет со света, пока не совершит всех возможных преступлений. Он полагает, что когда-нибудь погромы станут лишь печальным достоянием истории. Я же сказал, что когда дело касается евреев, истории неизменна, хоть имеет семьдесят ликов; сейчас один, а в другой раз — другой. В час бури еврейский корабль плывет без капитана и без кого бы то ни было, кто за него отвечает… .. я выразил опасения, что революционные партии могут навязать нам ассимиляции. — Я хочу заявить, — сказал Горький, — что категорически возражаю против ассимиляции евреев другим народам (я привожу здесь его высказывание слово в слово), так как ассимиляция — это убийство, a особенно ассимиляция евреев. Таково было моё мнение давно и таково же моё мнение сейчас. У вас, евреев, есть свой тип, свой образ, своя высокая мораль, культура и удивительная развитость. И всему этому должна дать неограниченную свободу. Необходимо дать евреям полную автономию и нельзя, чтобы вас заставили принять какой-то пестрый и безликий вид. <…> — Я не знаю, как устроятся дела в технических деталях, но они должны быть устроены честно, а честность противоречит всякому принуждению, насилию и соблазну. Он сказал, что ненавидит всякую софистику и праздную болтовню. И при этом он стал читать мне «проповедь» ходя взад и вперед по залу, где мы сидели. — Я восхищаюсь и прихожу в волнение, глядя на изумительную историю еврейского народа. Вот это народ! В его душе есть нечто вроде ключа, бьющего идеями, особенно идеями возвышенными и отвлеченными, но, взятыми из реального мира. Как только возникают новые горизонты религии, новые сферы духовных идеалов, новая область философия — сразу туда являются сотни евреев! В них есть благородство смелого и святого духовного порыва! Каждая нить их души связана и сплетена с великими человеческими революциями! Это не народ-тряпка, а народ страдающий, борющийся и взлетающий после падений, а от него исходит поток благородного света. Это народ сумел сконцентрировать в себе особые силы, подобных которым нет у других народов, его образ жизни в одно и тоже время и старый, и новый. Он несет заряд бодрости даже тогда, когда он становится жертвой насилия и вынужден сгибаться… А что, если он распрямится? И раз он достиг таких высот духа, оставаясь расово чистым и сохраняя свою национальную обособленность, без смешения крови, это признак того, что его «сепаратизм» является благословением, и не дай бог ввергнуть его в общий котел, чем можно только уничтожить его и предать забвению! <…> — Я категорически против уничтожения еврейской национальности. <…> — Я смотрю на евреев, — продолжал он, — не как на отвлечённое явление, а как на «реальный факт». Евреи должны существовать. Им нужно дать широкую автономию — не только с точки зрения их собственной пользы, а с точки зрения пользы всего мира. <…> Я указал ему на отрицательную сторону еврейской миссии в революции. Евреи приносят большую пользу в переходный период, но потом их требования забываются, и они теряют свои преимущества[351]. Я очень хотел выслушать его мнение о сионизме. <…> Адвокат О<скар> Г<рузенберг> заверил меня, что Горький сильно интересует сионизмом и сочувствует ему. <…> Со своей стороны, я знал, что создается сионистки-социалистическая партия[352], которая нуждается в поддержке и что нужно было бы помочь ей, а в глазах Горького это должно быть сочетание исключительно положительное: с одной стороны, ему близка идея возрождение еврейского народа, к которому он относится с таким энтузиазмом, уважением и любовью, а с другой стороны, он приверженец идеи социализма. Но я должен сказать, что в то время как я видел Горького, взлетающего, как сокол, до седьмого неба в том, что касается еврейского национализма, в том, что касается политического сионизма, он был настроен отрицательно. Он ответил мне, что и в самом деле интересовался проблемы сионизма и прочел всё, что написано по этому вопросу по-русски, но ему кажется, что всё это привнесена извне, так как евреи, особо выделяю<т>ся в области духовной, <тогда как > в области политической мысли, по его мнению, еврейская творчество не является значительным и последовательным. Евреи — не «государственники». Он добавил к этому: <…> …круг ваших стремлений расходится всё дальше и дальше за пределы политического строительства. У вас нет определённой политической линии <…>. И поэтому я сомневаюсь в том, что это стремление исходит из души вашего народа и что оно увенчается успехом. Когда он закончил, я взялся высказать Горькому, что я думаю по этому поводу. Я кратко рассказал ему, как политически устроены евреи <…>. Я рассказал о том, что административные учреждения евреев дали неплохие плоды, что их администрации не приносит вреда людям, не подавляет их, ибо у евреев есть учреждения, которого у остальных народов до сих пор еще не существуют. Я сказал ему и о трудностях, которые встретит полная автономия в изгнании, и о необходимости спасти то, что имеешь, и так далее. На это я получил ответ: Видимо, я не изучил этот вопрос должным образом. Я знаком со многими евреями, носителями разных идей, но я не знаю массу еврейского народа (раньше он упомянул, что знаком с еврейскими колониями в южных губерниях). Человек должен знать, глубоко разбираться в этих вопросах, и я вам очень благодарен, что вы пробудили во мне интерес к этому. Тогда я задал еще вопрос: — Ведь вы, наверное, заметили, что у евреев есть особый дар самоотверженности? Но разве в этом не проявляется характер? Разве еврей трус? — В самом деле, я думал об этом. — Раз так, вы видите, что нельзя заранее отказывать евреям в таланте в той или иной области. У евреев есть множество разных талантов, и, мне кажется, что очень возможно, что евреи, когда им будет предоставлена возможность, проявят также политический и организационный талант. — Во всяком случае, <то, что я услышал — М. У.>, это был замечательный рассказ, — таковы были подытоживающие слова Горького [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 445–447].