Этот же тон поддержан и в игровом предвкушении развода, если в каждой шутке заложена доля правды. Несомненна и замечательна здесь двойственность отношения, чувств.

Двойственный характер имеет и отношение Чехова к еврейству. Он вырос в среде мелкого купечества юга России, где юдофобия была само собой разумеющимся обстоятельством[338]. В годы студенчества в Московском университете Чехов приобщается к нормам европейского гуманизма, веротерпимости и космополитизма. Среди его друзей появляются евреи, а дружба с живописцем Исааком Левитаном становится важным обстоятельством его жизни. Провозглашенное им намерение жениться на еврейке не было вызовом обществу, но и не было таким уж обычным делом даже в его новой среде. Между тем, популярные юмористические журналы, вроде еженедельника «Осколки», где Чехов начал свою литературную деятельность, систематически культивировали на своих страницах юдофобию — этакую полудобродушную, традиционную, как бы само собой разумеющуюся, в качестве естественной черточки русской народной жизни, которой они охотно подыгрывали. Насмехаться над жидом было так же натурально, как над пьяницей, мошенником, скрягой-купцом. Это был тип, один из как бы вечных характеров юмористического мира. Спектр его интерпретаций, впрочем, мог существенно колебаться в зависимости от индивидуальности того или иного автора. Чехов, вслед за своим первым литературным ментором Н. А. Лейкиным, избегал такого юмора. Но другие сотрудники «Осколков» им не брезговали.

‹…›

Иначе обстояло дело в газетах и журналах высокого класса — здесь юдофобия была не в чести, но были исключения. К ним относилась петербургская газета «Новое время», где Чехов стал печататься в начале 1886 г. по приглашению ее хозяина и редактора А. С. Суворина, где появилась и «Тина» осенью того же года.

‹…›

…в письме к поэту и редактору А. Н. Плещееву <от 9 февраля 1888 г. (Москва)> о работе над «Степью» Чехов пишет:

В 1887 году я в дороге однажды заболел перитонитом (воспалением брюшины) и провел страдальческую ночь на постоялом дворе Моисея Моисеича. Жидок всю ночь напролет ставил мне горчичники и компрессы. ‹…›

В «Степи» еврейский постоялый двор составляет центральный момент путешествия. В глубине русской степи, вслед за «библейскими фигурами» пастухов появляется этот странный затонувший мир, в котором, как искаженные, карикатурные тени библейского мира, пляшут странные, жалкие и тем не менее величественные фигуры братьев-антиподов, Моисея и Соломона — один беден и почтителен к богатству, другой сжигает деньги из презрения к ним и добровольно выбирает гордую нищету. Здесь, на еврейском постоялом дворе, герой рассказа, мальчик Егорушка, получает в подарок «еврейский пряник», который, как он узнает позже, втрое дороже, чем те, что продаются в «великорусской лавке». Но к моменту этого открытия несъеденный пряник залежался и стал несъедобным, и мальчик скармливает его собакам[339].