Дальше это впечатление усиливается. Она одета в слишком просторный шлафрок, сидит, потонув в дедовском кресле — как бы наполняя собой мёртвые, традиционные, дедовские, шейлоковские формы и схемы. Она только «наследница», только звено в цепи «дедов», и по сути является их агентом. В конце рассказа герой в гостях у Сусанны, когда его замечает там шокированный брат, уже оживлённо разговаривает с каким-то старым евреем — через Сусанну он втянут в круг собственно еврейских интересов. И, наконец, бледная жасминная Сусанна, конечно мертва, хотя в качестве сексуального объекта она привлекательнее живых.

Это выход на один из центральных мифов европейской культуры — миф о любви к мертвецу, воскрешающий первобытные страхи и магические поверья; но мертвец, демон не имеет пола, он вступает в сексуальные отношения, притворяясь то мужчиной, то женщиной, и неизменно губит. Так отрицается женственность героини. Её называют «чертом», в мужском роде.

В рассказе пунктиром намечена готическая тема, подготавливающая такое «демоническое» истолкование героини: когда крышка шкапа поднимается, шкап гудит, и мелодия напоминает Эолову арфу, Сусанна говорит: «У меня здесь подземные ходы и потайные двери». В тексте это сигнал, что скоро сатанинская природа хозяйки выйдет наружу. Дьявольщины в рассказе очень много, сигнализируют о ней клички «ведьма», «царица Тамара», выражения типа «порывистость анафемская».

Но чуткий Чехов удивительно тонко нащупывает то отличие, которое делает инфернальную ростовщицу необходимой и желанной: её слабость и болезнь он компенсирует высоким жизненным тонусом. Эта тема жизни, «перехлестывающей через барьеры», проводится также на уровне интерьера: дом Сусанны — оранжерея, где свищут разнообразные птицы, то есть царство природы, «райский сад». (Несомненно, это деталь — птицы — ещё и эмблематична, в том смысле, в котором раскрытая клетка и вылетевшая птичка на картинах «маленьких голландцев» XVIII века означают разврат, распутство). Она носитель дионисийского начала: «Есть места, где трезвого тошнит, а у пьяного дух радуется», — говорится о ее доме. Её вторжение в повседневную жизнь освобождает, веселит, делает детьми — не зря согрешивши, братья наряжаются турками. Тема «турок» подключается к общему восточному колориту таких наименований героини, как «царица Тамара», библейских аллюзий и вакхической темы. Привлекают в ней «резкие переходы, переливы красок».

Но есть и еще один аспект: повышенная откровенность, обнажённость («наглость, цинизм», по выражению персонажа), которая страшно нравится, раскрепощает. Это как бы избыток человеческого, но запретного и низкого. Социально табуированная Сусанна нужна и необходима, и этот факт занимает и тревожит автора.