Подглядывание тем и отличается, что происходит не впрямую, а исподтишка, в косом взгляде, косвенной догадке через посредствующие предметы, либо сквозь щелку, или как бы сквозь щелку.

Подглядывание сквозь щелку сопряжено с суженным полем зрения, и здесь есть словесно-изобразительный аналог этого обстоятельства: мы видим не одежды, лежащие на креслах, а подолы и рукава, кружева и оборки, свешивающиеся с кресел на пол; мы видим не туфли, а тупые и острые носы длинного ряда туфель, выглядывающих из под кровати. Косвенное наблюдение, проецирование эротического объекта на смежные предметы, которые выступают как его заместители, превращают последние в фетиши[366]. В психологии давно известно, что фетиши создаются бессознательным желанием перед лицом психологического препятствия; в этом состоянии желание находит метонимические заместители эротического предмета. В нашем тексте субъектом активности является взгляд, и мы видели, что описание интимных предметов следует за сообщением о том, что их хозяйка скрыта от глаза, и скрыт прежде всего ее глаз. Вся субъективность, вся активность, вся эротическая энергия переданы глазу. Проницающий глаз, заинтересованный взгляд, акт видения — вот подлинный герой рассказа. Кому номинально принадлежит глаз и взгляд, совершенно не важно. В этих условиях поиски точек зрения героев — это наивная натурализация. Тут нужно не упустить важнейшее обстоятельство: целиком переданный глазу, эротизм возвышается, сублимируется. А взгляд приобретает аппетит к квазиреалистическим деталям[367]. Он становится описывающим взглядом, повествующим взглядом. Глаз в качестве эротического деятеля восприимчив, женствен. При этом он ненасытен, склонен к промискуитету. Он увлекает, соблазняет сознание, которому он принадлежит, подчиняет его себе до такой степени, что освобождает его от рациональных намерений и обязанностей, делает своим неоплатным должником и потому в рефлексии разума способен вызывать двойственные чувства. Совсем как Сусанна Моисеевна.

В нашем чтении рассказ Чехова предстал перед нами как обладающее глубиной, многоплановое повествование. Ни один план не может быть сведен к другому — они разнородны по своему смысловому строю, но каждый следующий, более глубокий план нуждается в предыдущих, чтобы оттолкнуться и развернуть свою особую перспективу, и вместе они составляют некоторое единство, особенное, не поддающееся логической тотализации.