Историческая эволюция отличается от природной эволюции, которой она могла бы быть. <…> В конце концов, историческая эволюция сообщает нам лишь в каком порядке и каким путем те или иные гармонии прорвались в музыку, но не то, каким образом они соотносятся с основной целью нашей деятельности. <…>

На деле все прочие аккорды нашей системы возникли так же, как и те, которые составляют основу гармонии. Поначалу их использовали редко, с осторожностью, как можно более незаметно, но затем, когда они стали знакомы слуху, они сделались повседневными самоочевидными событиями в любой гармонической структуре. Они освободились от контекста, в котором обычно использовались, и стали самостоятельными…[1775]

Он довольно ехидно нападает на Шенкера, утверждая, что его теоретические труды полны ошибок, и сообщает, что подобные ошибки «возникают тогда, когда кто-нибудь принимает известные феномены за единственные окончательные и неизменные проявления природы и объясняет только их вместо того, чтобы понимающим взглядом изучать природу сообразно с нашим чувством и восприятием»[1776]. Это рассуждение до странности схоже с тем аргументом, которым спустя много лет будет пользоваться его главный апологет Адорно в критике буржуазной системы, которая пытается заставить людей верить в то, что все существующее «просто есть», то есть что текущее социальное и политическое устройство мира – это единственное возможное, само собой сложившееся положение вещей[1777].

Главная цель Шенберга в этих и прочих рассуждениях – продемонстрировать, что законы тональной гармонии это законы исторические, а не природные и, таким образом, едва ли могут служить легитимацией неизменности того или иного порядка вещей. Может показаться, что он все еще придерживается прежних представлений, постоянно используя глагол «открыли»: люди открыли аккорд, открыли звукоряд и так далее – и утверждая, что музыка – это порождение природы, несмотря даже на то, что еще Руссо в своем известном афоризме «Птицы свищут, но лишь человек поет…»[1778] отразил становящееся все более популярным воззрение, что в природе музыки как раз-таки нет. Однако в этом и состоит его аргумент: он готовится создать систему, которая будет отвечать всем законам природы и математики и заменит собой ту несовершенную «историческую», «кустарную», «временную» систему, каковой является система тональная. Романтизм, таким образом, для Шенберга – время досадно затянувшегося перемирия, которое пора уже наконец нарушить, перегруппировавшись и перевооружившись. Новым же оружием и послужит его теория, и тут следует отметить, что он не собирается осуществлять никаких эмансипаторных жестов и отменять нужность теории как таковой, необходимость кодифицированных приемов и структур или же заниматься своего рода музыкальным экуменизмом, позволяя всем системам мирно сосуществовать, будучи разными проявлениями одних и тех же законов, – нет, он желает создать одну тотальность вместо другой просто потому, что его тотальность сообразна вечным законам природы, а стало быть, верна. Подобный эссенциализм многое помогает понять в его характере и в перипетиях его жизни.