Эти гигантские проекты открыли совершенно новую Порет – не большого художника (им она никогда не была), но верную и очень внимательную ученицу Петрова-Водкина и Филонова, не великого иллюстратора, но последовательного игрока на самой, может быть, активной советской художественной сцене, в детской книге, не инициатора, но идеального зеркала. В ней самой и в ее изобразительных и литературных текстах отразилось время и способы борьбы с ним, главным из которых был смех (
Она была хороша собой, но главный ее портрет – тот, на котором Хармс со зверским лицом и она, надув губки, за ним. Они бесконечно дурили друг друга и чужаков, и рассказы об этих розыгрышах есть сами по себе литературные произведения. Они не были добры, могли по два года подряд доводить тишайшего профессора консерватории своими «подкидышами», куклами, которые подбрасывались ему под дверь, в калоши или в почтовый ящик с записочками, из которых «Береги дитя нашей любви. Твоя Зизи» было самым невинным. Они не хотели лишний раз поминать ссылки и аресты, но много понаписали о своих романах: «Я не имею больше власти таить в себе любовные страсти, они кипят во мне от злости, что мой предмет любви меня к себе не приглашает в гости. Уже два дня не видел я предмета. На третий кончу жизнь из пистолета». Они не щадили друг друга в дневниках и мемуарах (у тех, кому выпало их писать, а не сгнить в тюремной больнице), но и жили друг без друга плоховато. Кучность вообще была спасением – одиночка погибал быстрее.
Фестиваль в Петербурге – о Порет и больше чем о Порет. В нем большая выставка (девять тем, связанных с творчеством Порет: от детских рисовальных штудий гимназии Анненшуле до великой школы Петрова-Водкина, от студии Павла Филонова до знаменитого ленинградского «Детгиза»), лекции про ленинградский дендизм, про дом Порет как салон, про авангардный театр близкого филоновскому кругу Игоря Терентьева, про игры и мистификации, про «двойное существование» в советской культуре. И даже карнавал на Новой сцене Александринки. Карнавал как наиболее адекватное определение этой странной жизни в почти совершенно безжизненном пространстве. На своем позднем портрете Хармса Алиса Порет написала о своем герое и своем времени: «Он был разнообразен – я думаю, от нервности. С Маршаком всегда – верх почтительности, с друзьями – по-мальчишески, с моей мамой – подобострастно, со мной – как Макс с Морицем.
– Оборотень, – говорил о нем Юра Владимиров.
Хамелеон, – охотно поддакивал Саша Введенский».